— Я человек. Взгляните!!!

Юдей дёргает рукой так, что она вываливается из-под простыни и свешивается с кровати.

— Видите! Видите?! Цвет кожи?! Глаза?! Так выглядят люди! Я человек! В отличие от вас!

Она силится закинуть руку обратно на кровать и это стоит ей таких чудовищных усилий, что кожа мгновенно покрывается испариной, а голова взрывается от боли. По-животному рявкнув, Юдей особенно сильно дёргается и закидывает руку на живот. Она победно смотрит на Хэша и переводит взгляд на свою кисть.

Чёрные блестящие наросты начинаются от ногтей и заканчиваются у основания пальцев. Они блестят в свете ламп и напоминают кусочки чёрного базальта, неведомым образом присоединённые прямо к коже.

Юдей пытается вдохнуть, но воздух застревает в глотке. Она смотрит на руку, чувствует её, даже слабо шевелит пальцами — но совершенно не ощущает чужеродных образований. Ей кажется, что она попала в кошмар и вот-вот должна проснуться, но сон всё никак не кончается.

— Ч… что это? — спрашивает она севшим голосом. Хэш не торопится отвечать.

— Что это?! — вопит Юдей, не отрывая глаз от наростов. — Что это?! Что это?! Что это?!

Она не слышит, как щёлкает замок и открывается дверь, как в комнату входят два крупных санитара и давешняя медсестра с уже готовым шприцем. Инъекция другого цвета, не мутно-белая, а лилово-прозрачная, но об этом Юдей тоже не знает. Хэш молча кивает вошедшим, занимает своё место в тени у двери. Санитары встают по обе стороны от кровати, тот, что слева даёт немного места медсестре. Морав продолжает кричать, но не двигается. Нижняя челюсть трясётся, подбородок блестит от слюны.

Сестра быстро и метко вгоняет иглу в предплечье пациентки, нажимает на поршень. Едва ли треть жидкости покидает шприц, а Юдей уже оседает. Санитары опускают спинку кровати, деловито застёгивают ремни и выходят. Медсестра остаётся: нужно убрать осколки предыдущего шприца.

Хэш выходит вместе с санитарами. В коридоре, в паре метров от двери, его ждёт невысокий человечек в элегантном светлом костюме. От его улыбки, которая многим показалась бы лучезарной, Хэш кривится.

— Как прошло? — спрашивает человечек.

— Вы слышали.

— Да брось, мы же договорились, — журит гиганта человечек.

— Ты слышал, — поправляется Хэш. — Я говорил, что так быстро…

— Это в любом случае было бы шоком, не беспокойся, — отмахивается он. — Я попросил сестру больше не накрывать кисти гэвэрэт Морав, чтобы она постоянно видела свои новые… кхм… приобретения. Тебя заботит совсем не её состояние.

Хэш нехотя кивает. Он не любит разговаривать с директором, но внутри лаборатории от его компании не скрыться.

— Нужно действовать мягче.

— Хэш, — человечек останавливается и смотрит ему в глаза. — Мы говорили об этом. Ты должен быть искренним с теми, кто о тебе заботится. Мар Гон, гэвэрэт Арева, я…

— Хорошо. — Гигант смотрит на свои руки. — Она права, я не человек.

— И?

— Не знаю. Это сложно.

— Ни в коем разе, мой друг! Ты и вправду не человек, Хэш, но в этом нет ничего плохого. Поверь, мы очень рады, что ты такой, какой есть.

Слова директора правильные, в чём-то даже искренние, но Хэш всё равно морщится, как будто нащупал языком саднящую ранку во рту, но тут же возвращается к бесстрастности.

— Спасибо, мар Наки.

— Хэш, ну брось ты эти формальности! Мы же договорились, что ты будешь звать меня по имени и на «ты».

— Прости, Мадан.

— И хватит постоянно извиняться!

Директор СЛИМа и гигант скрываются за двойными дверями. А в это время Юдей беспокойно ворочается во сне: что-то чёрное и мерзкое смотрит на неё из пустоты, но пока не решается напасть.

Существо, которое доселе не видел ни один человек, медленно ползёт по чердаку многоквартирного дома. Оно чем-то напоминает помесь волка, осьминога и густого хагвульского тумана, который заволакивает город с сентября по первые числа ноября. Из волчьей пасти парит и несёт таким зловонием, что окажись рядом живое существо — тут же рухнуло бы в обморок. Голова, покрытая жёсткой чёрной шерстью, переходит в студёнистое тело с четырьмя подвижными щупальцами. Присоски, хлюпая и чавкая, вгрызаются в пыльные доски пола и оставляют круглые следы, будто выжженные кислотой. Тело исходит паром, но он не рассеивается в воздухе, а слипается, густеет и расползается во все стороны.

Скоро разглядеть что-либо на чердаке уже невозможно. Как, впрочем, и дышать.

Тварь, непонятно как оказавшаяся под крышей дома, шлёпает из стороны в сторону, поскуливая и порыкивая.

«Затащить псину на чердак! — думает мар Авим, живущий аккурат на последнем этаже. — Точно мальчишка Коземов, с утра носился с блохастой шавкой. Надо будет поговорить с его матерью».

Грузный мужчина лежит в кровати, по обыкновению — в одном исподнем, и вставать не хочет, но скулёж не даёт ему уснуть. Мару Авиму кажется, что каждый раз, когда он отворачивает к стене, псина оказывается в комнате, подлетает к кровати и тявкает ему прямо в ухо.