Он содрогнулся, вспомнив, как Цветаева привязывала свою крошечную, вскоре умершую от голода дочь, к ножке стола, когда ей становилось невмоготу без общения с другими поэтами. И уходила. Иногда на долгие часы. Это и раньше заставляло его содрогаться, когда Митя сам был, по сути, ребенком.

«И я ведь не забывал того, какой она была матерью, а стихи ее все равно люблю, – он размышлял над этим, кривясь, то ли от боли, то ли от презрения. – Ей все простилось за стихи. Пресловутая слезинка ребенка простилась. Двух других детей она, правда, любила. Любила? Из Али беспощадно строгала собственную копию, своим эхом называла. А когда девочке захотелось просто в куклы поиграть, – разочаровалась в ней, оттолкнула. Муру больше повезло и с полом, и со строптивостью… Хотя что значит – повезло? Он-то в истории остался только, как ее сын. Вечный ребенок, хотя и погиб уже взрослым парнем. Кто помнит его настоящее имя?»

Затылок тяжело ткнулся в нагретую, шершавую доску. О чем ты? Скоро и Цветаевой имя никто не вспомнит. Наступило тысячелетие развлечений – в музыке только попса, в литературе сплошь детективы. Даже те, кто раньше читал Трифонова и Распутина, теперь предпочитают Акунина. Это еще в лучшем случае…

Почему для него самого оказалось невозможным смириться с этим? Почему его, человека довольно веселого, так воротит от натужной легкости всего, что навязывается, как норма? Лишь бы не думали, лишь бы не чувствовали ничего… Телевизор разражается смехом с самого утра и затыкается только на выпуски новостей. Весь мир тупо ржет, сотрясая землю, скоро она развалится на куски…

Он увидел Марину, и подумал: «Вот, один кусок уже отвалился». Сейчас она и впрямь выглядела еще более угловатой, чем в первый раз, и какой-то спрессованной. И лицо – каменное, застывшее. Боли в нем не было, или Мите не дано было разглядеть ее. Что там за этой серой маской?

Было бы любопытно узнать, но не настолько, чтобы сдвинуться с места. Митя уже чувствовал себя пригвожденным к этому забору, который Марина каждый день видит из окна. На рассвете она раздвинет шторы, а Митя все еще будет свисать с не струганных плашек, как подвешенный на гвоздь Петрушка… Он сам удивился: почему Петрушка? Разве смешить ее он сюда явился? Хотя, может быть, и смешить… Другого-то объяснения тоже нет. Да он и вел себя, как дешевый шут в свой первый визит, ломал комедию, которой грош цена.

– Ну, хватит!

Он легко подскочил и быстро направился Марине наперерез. Но что-то осталось в затылке, застряла какая-то тяжесть, Митя даже провел рукой по волосам. Удивительно мягкие. Ощущение цыплячьего пуха… Через несколько лет, наверное, начнут выпадать, а ему до сих пор мерещится, будто все еще впереди.

На мгновенье приоткрылась щель в собственное будущее: обрюзгший, лысый доктор Горенко ведет будничный прием все в той же районной поликлинике, после работы пересчитывает рубли, которых опять ни на что не хватает, и бредет мимо дома Дайны в свою не ждущую квартирку… Это, в случае, если она будет… Чеховский персонаж. Цветаева не любила Чехова. Да и черт с ними с обоими!

– Марина!

Это выкрикнулось само. Не имя – вопль о спасении. Митя не поверил этой мысли: «Спасение? В ней? Да ее саму кто бы вытянул… Да и не та это женщина, чтобы…»

– Доктор?

Она явно забыла его имя. Митя успел заметить, как рука ее рванулась к неприглядной коричневой сумочке, видимо, там была его визитка. Ей, конечно, удалось остановиться: не при нем же читать!

– Дмитрий Андреевич Горенко, если угодно, – произнес он церемонно. – Лучше – Митя.

В ее голосе прозвучала пугающая покорность:

– Хорошо. Митя.

– Что это вы сегодня такая послушная? – не утерпел он, заглянув в лицо.

– Спорить из-за этого? Увольте!

«Мне плевать, как там вас зовут», – перевел Митя с легкостью.

– А я вот зашел вас проведать, – объявил он весело, и тут же понял, что именно ответит Марина.

– Меня? Благодарю покорно, я не болею. В этом доме больше нет больных.

Митя мельком оглядел непроницаемо-темные окна двух этажей, просевших от старости.

– Ну, вы за весь дом-то не ручайтесь!

– Что? Ах, да. Возможно, кто-то… – она потерла лоб резким, мужским жестом. – Я ничего о них не знаю.

– Почему?

Марина опять взглянула сквозь него:

– Что?

Ее взгляд на мгновенье сосредоточился на Мите, и снова расплылся в воздухе. Пришлось пояснить, хотя тот интерес – вскользь – уже прошел.

– Я спросил: почему вы не общаетесь с соседями? Когда человек один, ему в любой момент может понадобиться помощь. К кому вы обратитесь?

В зеленоватых глазах, наконец, что-то вспыхнуло, ему показалось: усмешка.

– К доктору, – Марина прищурилась.

Митя отозвался с живостью, показавшейся преувеличенной даже ему самому:

– Так я уже здесь!

– Только я еще не взывала о помощи.

– Считайте, что это контрольный визит.

– Как выстрел?

– О! Вы знаете о контрольных выстрелах? – это и вправду поразило его. – Я думал, что уж вы-то выше детективов.

Сухая рука вычертила в воздухе нечто неопределенное:

– Но – разговоры!

Заметив, что серебряные колечки Марина не сняла, он обрадовался: не полный траур. «А руки совсем неухоженные. И ногти, и даже кожа в трещинах», – Митя тут же решил подарить ей крем. Оскорбить.