Впрочем и так, при любом разбросе

складов душевных, в самом вопросе

"Чем это было?" разгадки средство.

Самоубийством? Разрывом сердца

в слишком холодной воде залива?

Жизнь позволяет поставить "либо".

16

Эта частица отнюдь не фора

воображенью, но просто форма

тождества двух вариантов, выбор

между которыми -- если выпал -

преображает недвижность чистых

двух параллельных в поток волнистых.

17

Эта частица -- кошмар пророков -

способ защиты от всех упрёков

в том, что я в саване хищно роюсь,

в том, что я "плохо о мёртвой" -- то есть

самоубийство есть грех и вето;

а я за тобой полагаю это.

18

Ибо, включая и этот случай,

всё ж ты была христианкой лучшей,

нежели я. И, быть может, с точки

зрения тюркских певцов, чьи строчки

пела ты мне, и вообще Ислама,

в этом нет ни греха, ни срама.

19

Толком не знаю. Но в каждой вере

есть та черта, что по крайней мере

объединяет её с другими:

то не запреты, а то, какими

люди были внизу, при жизни,

в полной серпов и крестов отчизне.

20

Так что ты можешь идти без страха:

ризы Христа иль чалма Аллаха,

соединенье газели с пловом

или цветущие кущи -- словом,

в два варианта Эдема двери

настежь открыты, смотря по вере.

21

То есть одетый в любое платье

Бог тебя примет в свое объятье,

и не в любови тут дело Отчей:

в том, что, нарушив довольно общий

смутный завет, ты другой, подробный,

твердо хранила: была ты доброй.

22

Это на счётах любых дороже:

здесь на земле, да и в горних тоже.

Время повсюду едино. Годы

жизни повсюду важней, чем воды,

рельсы, петля или вскрытие вены;

все эти вещи почти мгновенны.

23

Так что твой грех, говоря по сути,

равен -- относится к той минуте,

когда ты глотнула последний воздух,

в лёгких с которым лежать на водах

так и осталась, качаясь мерно.

А добродетель твоя, наверно,

24

эту минуту и ветра посвист

перерастёт, как уже твой возраст

переросла, ибо день, когда я

данные строки, почти рыдая,

соединяю, уже превысил

разность выбитых в камне чисел.

25

Чёрная лента цыганит с ветром.

Странно тебя оставлять нам в этом

месте, под грудой цветов, в могиле,

здесь, где люди лежат, как жили:

в вечной своей темноте, в границах;

разница вся в тишине и птицах.

26

Странно теперь, когда ты в юдоли

лучшей, чем наша, нам плакать. То ли

вера слаба, то ли нервы слабы:

жалость уместней Господней Славы

в мире, где души живут лишь в теле.

Плачу, как будто на самом деле

27

что-то остаться могло живое.

Ибо, когда расстаются двое,

то, перед тем как открыть ворота,

каждый берёт у другого что-то

в память о том, как их век был прожит:

тело -- незримость; душа, быть может,

28

зренье и слух. Оттого и плачу,

что неглубоко надежду прячу,

будто слышишь меня и видишь,

но со словами ко мне не выйдешь:

ибо душа, что набрала много,

речь не взяла, чтоб не гневить Бога.

29

Плачу. Вернее, пишу, что слёзы

льются, что губы дрожат, что розы

вянут, что запах лекарств и дёрна

резок. Писать о вещах, бесспорно,

тебе до смерти известных, значит

плакать за ту, что сама не плачет.

30

Разве ты знала о смерти больше

нежели мы? Лишь о боли. Боль же

учит не смерти, но жизни. Только

то ты и знала, что сам я. Столько

было о смерти тебе известно,

сколько о браке узнать невеста

31

может -- не о любви: о браке.

Не о накале страстей, о шлаке