горит окно. И, кажется, уже

не помню толком,

о чем с тобой

витийствовал -- верней, с одной из кукол,

пересекающих полночный купол.

Теперь отбой,

и невдомек,

зачем так много черного на белом?

Гортань исходит грифелем и мелом,

и в ней -- комок

не слов, не слез,

но странной мысли о победе снега -

отбросов света, падающих с неба, -

почти вопрос.

В мозгу горчит,

и за стеною в толщину страницы

вопит младенец, и в окне больницы

старик торчит.

Апрель. Страстная. Все идет к весне.

Но мир еще во льду и в белизне.

И взгляд младенца,

еще не начинавшего шагов,

не допускает таянья снегов.

Но и не деться

от той же мысли -- задом наперед -

в больнице старику в начале года:

он видит снег и знает, что умрет

до таянья его, до ледохода.

март -- апрель 1970

– ----------------

x x x

А. Кушнеру

Ничем, Певец, твой юбилей

мы не отметим, кроме лести

рифмованной, поскольку вместе

давно не видим двух рублей.

Суть жизни все-таки в вещах.

Без них -- ни холодно, ни жарко.

Гость, приходящий без подарка,

как сигарета натощак.

Подобный гость дерьмо и тварь

сам по себе. Тем паче, в массе.

Но он -- герой, когда в запасе

имеет кой-какой словарь.

Итак, приступим. Впрочем, речь

такая вещь, которой, Саша,

когда б не эта бедность наша,

мы предпочли бы пренебречь.

Мы предпочли бы поднести

перо Монтеня, скальпель Вовси,

скальп Вознесенского, а вовсе

не оду, Господи прости.

Вообще, не свергни мы царя

и твердые имей мы деньги,

дарили б мы по деревеньке

Четырнадцатого сентября.

Представь: имение в глуши,

полсотни душ, все тихо, мило;

прочесть стишки иль двинуть в рыло

равно приятно для души.

А девки! девки как одна.

Или одна на самом деле.

Прекрасна во поле, в постели

да и как Муза не дурна.

Но это грезы. Наяву

ты обладатель неименья

в вонючем Автово, -- каменья,

напоминающий ботву

гнилой капусты небосвод,

заводы, фабрики, больницы

и золотушные девицы,

и в лужах радужный тавот.

Не слышно даже петуха.

Ларьки, звучанье похабели.

Приходит мысль о Коктебеле -

но там болезнь на букву "Х".

Паршивый мир, куда ни глянь.

Куда поскачем, конь крылатый?

Везде дебил иль соглядатай

или талантливая дрянь.

А эти лучшие умы:

Иосиф Бродский, Яков Гордин -

на что любой из них пригоден?

Спасибо, не берут взаймы.

Спасибо, поднесли стишок.

А то могли бы просто водку

глотать и драть без толку глотку,

у ближних вызывая шок.

Нет, европейцу не понять,

что значит жить в Петровом граде,

писать стихи пером в тетради

и смрадный воздух обонять.

Довольно, впрочем. Хватит лезть

в твою нам душу, милый Саша.

Хотя она почти как наша.

Но мы же обещали лесть,

а получилось вон что. Нас

какой-то бес попутал, видно,

и нам, конечно, Саша, стыдно,

а ты -- ты думаешь сейчас:

спустить бы с лестницы их всех,

задернуть шторы, снять рубашку,

достать перо и промокашку,

расположиться без помех

и так начать без суеты,

не дожидаясь вдохновенья:

"я помню чудное мгновенье,

передо мной явилась ты".

сентябрь 1970

* Стихотворение написано в соавторстве с Я. Гординым ко дню рождения А. Кушнера. (прим. в СИБ)

– ----------------

На 22-е декабря 1970 года Якову Гордину от Иосифа Бродского

Сегодня масса разных знаков

– - и в небесах, и на воде -

сказали мне, что быть беде:

что я напьюсь сегодня, Яков.

Затем, что день прохладный сей