Совсем иное дело -- Авраам.

Холмы, кусты, врагов, друзей составить

в одну толпу, кладбища, ветки, храм -

и всех потом к нему воззвать заставить -

ответа им не будет. Будто слух

от мозга заслонился стенкой красной

с тех пор, как он утратил гласный звук

и странно изменился шум согласной.

От сих потерь он, вместо града стрел,

в ответ им шлет молчанье горла, мозга.

Здесь не свеча -- здесь целый куст сгорел.

Пук хвороста. К чему здесь ведра воска?

"Идем же, Исаак".
– - "Сейчас иду".

"Идем быстрей".
– - Но медлит тот с ответом.

"Чего ты там застрял?" -- "Постой".
– - "Я жду".

(Свеча горит во мраке полным светом).

"Идем. Не отставай".
– - "Сейчас, бегу".

С востока туч ползет немое войско.

"Чего ты встал?" -- "Глаза полны песку".

"Не отставай".
– - "Нет-нет".
– - "Иди, не бойся".

В пустыне Исаак и Авраам

четвертый день пешком к пустому месту

идут одни по всем пустым холмам,

что зыблются сродни (под ними) тесту.

Но то песок. Один густо песок.

И в нем трава (коснись -- обрежешь палец),

чей корень -- если б был -- давно иссох.

Она бредет с песком, трава-скиталец.

Ее ростки имеют бледный цвет.

И то сказать -- откуда брать ей соки?

В ней, как в песке, ни капли влаги нет.

На вкус она -- сродни лесной осоке.

Кругом песок. Холмы песка. Поля.

Холмы песка. Нельзя их счесть, измерить.

Верней -- моря. Внизу, на дне, земля.

Но в это трудно верить, трудно верить.

Холмы песка. Барханы -- имя им.

Пустынный свод небес кружит над ними.

Шагает Авраам. Вослед за ним

ступает Исаак в простор пустыни.

Садится солнце, в спину бьет отца.

Кружит песок. Прибавил ветер скорость.

Холмы, холмы. И нету им конца.

"Сынок, дрова с тобою?" -- "Вот он, хворост".

Волна пришла и вновь уходит вспять.

Как долгий разговор, смолкает сразу,

от берега отняв песчинку, пядь

остатком мысли -- нет, остатком фразы.

Но нет здесь брега, только мелкий след

двух путников рождает сходство с кромкой

песка прибрежной, -- только сбоку нет

прибрежной пенной ленты -- нет, хоть скромной.

Нет, здесь валы темны, светлы, черны.

Здесь море справа, слева, сзади, всюду.

И путники сии -- челны, челны,

вода глотает след, вздымает судно.

"А трут, отец, с тобою?" -- "Вот он, трут".

Не видно против света, смутно эдак...

Обоих их склоняя, спины трут

сквозь ткань одежд вязанки темных темных веток.

Но Авраам несет еще и мех

с густым вином, а Исаак в дорогу,

колодцы встретив, воду брал из всех.

На что они сейчас похожи сбоку?

С востока туча застит свод небес.

Выдергивает ветер пики, иглы.

Зубчатый фронт, как будто черный лес,

над Исааком, все стволы притихли.

Просветы гаснут. Будто в них сошлись

лесные звери -- спины свет закрыли.

Сейчас они -- по вертикали -- вниз

помчат к пескам, раскинут птицы крылья.

И лес растет. Вершины вверх ползут...

И путники плывут, как лодки в море.

Барханы их внизу во тьму несут.

Разжечь костер им здесь придется вскоре.

Еще я помню: есть одна гора.

Там есть тропа, цветущих вишен арка

висит над ней, и пар плывет с утра:

там озеро в ее подножьи, largo

волна шуршит и слышен шум травы.

Тропа пуста, там нет следов часами.

На ней всегда лежит лишь тень листвы,

а осенью -- ложатся листья сами.

Крадется пар, вдали блестит мысок,

беленый ствол грызут лесные мыши,

и ветви, что всегда глядят в песок,

склоняются к нему все ближе, ниже.

Как будто жаждут знать, что стало тут,

в песке тропы с тенями их родными,

глядят в упор, и как-то вниз растут,

сливаясь на тропе навечно с ними.

Пчела жужжит, блестит озерный круг,

плывет луна меж тонких веток ночи,