Еще обладатель брады густой,

Ваше сиятельство, граф Толстой,

любитель касаться ногой травы,

я Вас покидаю. И Вы правы.

Прощайте, Альберт Эйнштейн, мудрец.

Ваш не успев осмотреть дворец,

в Вашей державе слагаю скит:

Время -- волна, а Пространство -- кит.

Природа сама и ее щедрот

сыщики: Ньютон, Бойль-Мариотт,

Кеплер, поднявший свой лик к Луне, -

вы, полагаю, приснились мне.

Мендель в банке и Дарвин с костьми

макак, отношенья мои с людьми,

их возраженья, зима, весна,

август и май -- персонажи сна.

Снился мне холод и снился жар;

снился квадрат мне и снился шар,

щебет синицы и шелест трав.

И снилось мне часто, что я неправ.

Снился мне мрак и на волнах блик.

Собственный часто мне снился лик.

Снилось мне также, что лошадь ржет.

Но смерть -- это зеркало, что не лжет.

Когда я умру, а сказать точней,

когда я проснусь, и когда скучней

на первых порах мне придется там,

должно быть, виденья, я вам воздам.

А впрочем, даже такая речь

признак того, что хочу сберечь

тени того, что еще люблю.

Признак того, что я крепко сплю.

Итак, возвращая язык и взгляд

к барашкам на семьдесят строк назад,

чтоб как-то их с пастухом связать;

вернувшись на палубу, так сказать,

я вижу, собственно, только нос

и снег, что Ундине уста занес

и снежный бюст превратил в сугроб.

Сечас мы исчезнем, плавучий гроб.

И вот, отправляясь навек на дно,

хотелось бы твердо мне знать одно,

поскольку я не вернусь домой:

куда указуешь ты, вектор мой?

Хотелось бы думать, что пел не зря.

Что то, что я некогда звал "заря",

будет и дальше всходить, как встарь,

толкая худеющий календарь.

Хотелось бы думать, верней -- мечтать,

что кто-то будет шары катать,

а некто -- из кубиков строить дом.

Хотелось бы верить (увы, с трудом),

что жизнь водолаза пошлет за мной,

дав направление: "мир иной".

Постыдная слабость! Момент, друзья.

По крайней мере, надеюсь я,

что сохранит милосердный Бог

того, чего я лицезреть не смог.

Америку, Альпы, Кавказ и Крым,

долину Евфрата и вечный Рим,

Торжок, где почистить сапог -- обряд,

и добродетелей некий ряд,

которых тут не рискну назвать,

чтоб заодно могли уповать

на Бережливость, на Долг и Честь

(хоть я не уверен в том, что вы -- есть).

Надеюсь я также, что некий швед

спасет от атомной бомбы свет,

что желтые тигры убавят тон,

что яблоко Евы иной Ньютон

сжует, а семечки бросит в лес,

что "блюдца" украсят сервиз небес.

Прощайте! пусть ветер свистит, свистит.

Больше ему уж не зваться злым.

Пускай Грядущее здесь грустит:

как ни вертись, но не стать Былым.

Пусть Кант-постовой засвистит в свисток,

а в Веймаре пусть Фейербах ревет:

"Прекрасных видений живой поток

щелчок выключателя не прервет!"

Возможно, так. А возможно, нет.

Во всяком случае (ветер стих),

как только Старушка погасит свет,

я знаю точно: не станет их.

Пусть жизнь продолжает, узрев в дупле

улитку, в охотничий рог трубить,

когда на скромном своем корабле

я, как сказал перед смертью Рабле,

отправлюсь в "Великое Может Быть"...

(размыто)

Мадам, Вы простите бессвязность, пыл.

Ведь Вам-то известно, куда я плыл

и то, почему я, презрев компас,

курс проверял, так сказать, на глаз.

Я вижу бульвар, где полно собак.

Скамейка стоит, и цветет табак.

Я вижу фиалок пучок в петле

и Вас я вижу, мадам, в букле.

Печальный взор опуская вниз,

я вижу светлого джерси мыс,

две легкие шлюпки, их четкий рант,

на каждой, как маленький кливер, бант.

А выше -- о, звуки небесных арф!
–