— Значит, потери всё-таки будут? — цепляюсь я к словам.

— Это никого, кроме меня, не касается! — Холодильник откидывается на спинку стула и перекрещивает руки на груди.

— Я ценю твою жертву, если она имеет место быть, — официально начинаю я свою мерзкую речь. — Не будем ходить вокруг да около. Я хотела бы получить не только тебя, но и всё, что ты имеешь. Ключевое слово "всё". Иначе игра не стоит свеч… А поскольку это невозможно, извини… Я достойна большего. Не буду размениваться…

Я встаю на дрожащих ногах, беру сумочку и говорю застывшему Холодильнику:

— Я доберусь сама. Спасибо за ужин. Передай мою благодарность и мои извинения Матвею.

Он ничего не отвечает, глядя на меня мгновенно потухшим взглядом, словно лесной пожар потушили по мановению волшебной палочки. Но когда я делаю первый шаг от стола, резко говорит:

— Стоять!

Грубая команда помогает мне прийти в себя, и я использую последний, только что придуманный, но абсолютно железобетонный аргумент:

— Саша! Это были мои дневники. Да. Написаны они другим человеком, но под мою диктовку.

Эти слова вызывают новый лесной пожар в глазах Холодильника. И теперь он неконтролируемо полыхает, всепожирающий, яростный, адский и умирающий одновременно.

Быстро выхожу из ресторана на улицу. Ближайшие планы: не расплакаться и вызвать такси. Почему в любовных романах слезы героинь прозрачны, просто хрустальны, а мои мутны и не дают видеть даже на метр вперед? Сейчас прямо передо мной стена, но я прекрасно помню, что никакой стены здесь не было, а была длинная и широкая лестница, ведущая на парковку.

Стена движется мне навстречу. Евгений.

— Позвольте проводить вас в машину, — произносит он дежурную фразу.

— Спасибо, но я на такси, — бормочу я, пытаясь обойти широкую черную стену.

— Позвольте проводить вас в машину, — в голосе Евгения появляется интонация настойчивости.

— Спа-си-бо! — говорю я по слогам, почти срываясь на крик. — Но я еду на такси!

— Позвольте проводить вас в машину, — как робот, повторяет Евгений.

Вовремя вспоминаю, что он боится моих прикосновений, и хватаю его за руки:

— Женечка! Отойдите! А то я вас ударю!

Евгений вздрагивает, не от угрозы, конечно, а от того, что я его касаюсь. Мой бывший охранник впервые за всё время нашего тесного общения не шарахается от меня, а наоборот, берет меня за локоть, аккуратно, но крепко.

— Позвольте проводить вас в машину.

— Да что ж такое! — кричу я. — Вы больше не мой охранник! Александр Юрьевич вам сам скоро всё объяснит!

— Александр Юрьевич нам всё уже объяснил, Нина Сергеевна. Только что, — возле Евгения ниоткуда возникает Николай и повторяет слова Евгения, вежливо, настойчиво. — Позвольте проводить вас в машину.

— Вы что-то путаете! — от бессилия перед ситуацией высыхают мои слезы.

— Никак нет! — как всегда, по-военному отвечает Николай, и меня по белы рученьки ведут к машине Холодильника.

Холодильник, уже сидящий за рулем, оборачивается ко мне, буквально парализуя взглядом, воспаленным, каким-то охмелевшим, хотя за ужином мы не заказывали алкоголь, и хладнокровно выцветшим голосом совершенно спокойно говорит:

— Я тоже хотел бы получить кое-что… Но немного наоборот. Не то, что ты имеешь… а тебя.

Любая страсть толкает на ошибки,

но на самые глупые толкает любовь.

Франсуa де Ларошфуко

По семейной легенде, эти серебряные с позолотой канделябры — любимцы эфемерно существующей Ольги Ждановны Райской. Я вставила в них свечи, зажгла, теперь лежу на диване в гостиной и смотрю на огонь. Он желто-оранжевый, спокойный и умиротворяющий. Интересно, сколько поколений до меня вот так смотрели на подобные язычки пламени? Может, писали любовные письма… Может быть, вышивали или музицировали… А я думаю…

Думаю о том, как странно сложилась моя жизнь, начиная с того промозглого ноябрьского дня, когда Юрий Александрович сообщил мне, что женится, уезжает в кругосветное путешествие, а агентством будет управлять его сын Александр. А потом первая встреча с Климовым-младшим… Тот день, когда он стал Холодильником…

Я останусь слезою на мокром стекле,

Если сдавит виски в ожидании вздоха.

Это я, наконец, осознала, что мне

Без тебя и с тобой одинаково плохо…*

— Я тоже хотел бы получить кое-что… Но не то, что ты имеешь… а тебя.