— Долго я спала? — сгорая от стыда и стараясь не встречаться с ним взглядом, спросила я.

— Недолго. Выспалась хоть? Ты и во сне пыталась плакать.

Может и так, но чувствовала я себя гораздо лучше. Вслух ничего не ответила, лишь кивнула. Энги, прихрамывая, подошел к печи, подбросил дров и заново раздул огонь, а затем поставил сверху остывший котелок с похлебкой.

Я вздохнула, поправила на себе одежду и поднялась. Но тут же пошатнулась и оперлась о край стола — в голове нехорошо закружилось.

— Тебе надо поесть, — сказал Энги, скользнув по мне взглядом. — Два дня уже не ешь, себя изводишь. Если не станешь есть сама, привяжу тебя к стулу и буду кормить силой.

— Хорошо, — я не стала спорить, чувствуя, как от голода и вправду нешуточно сводит желудок. — Но сначала мне надо смазать твою ногу.

Он усмехнулся:

— Тебе дай только кого-нибудь полечить. Несладко мне с тобой придется.

Но на лежанку все же послушно сел и терпеливо наблюдал, как я смазываю зашитую и слегка воспаленную рану целебной мазью.

— Так у тебя любовь с Хаконом? — внезапно спросил он безо всякого гнева в голосе.

— С чего ты взял? — хмуро покосилась на него я. — Ну я же видел, как вы в кузнице обнимались. Что ж ты правду не сказала?

— Да нет у меня с ним никакой любви, — обиделась я. — Я за ножом к нему зашла. А ему дай только над девкой потешиться. Несерьезный он человек, вот что я тебе скажу.

Энги задумался, а потом приподнялся на локте.

— Он тебя обижал? Я горестно вздохнула. Скажи ему правду — и снова ведь коршуном налетит на Хакона, а мне не хотелось, чтобы они бесконечно дрались, тем более из-за меня.

— Нет. Просто у него шутки такие. Ему кажется, что это смешно. А тебе не стоило с ним драться.

— С кем мне драться, а с кем нет — я сам решу. Ты мне голову не морочь, а прямо скажи: любишь его или в игры со мной играешь?

Его слова рассердили меня настолько, что я нарочно слишком сильно затянула на повязке узел, заставив его дернуться и зашипеть от боли.

— Это Хакон со мной играет. А мне до него дела нет. Мне вообще до этих глупостей дела нет — я человека убила, понимаешь ты? Грех на душу взяла, мне теперь вовек не отмыться!

Перед глазами услужливо встал образ мирно засыпающего Гилля, который доверил мне свою жизнь, и на глаза вновь навернулись слезы.

Энги, несмотря на мою мелочную жестокость, злиться не стал, сам ослабил узел на повязке, а потом взял мою руку в свою.

— На тебе греха нет, Илва, запомни это. Видит Создатель, ты хотела ему помочь, а не убить. И они поймут это тоже.

— Не поймут, — сокрушенно качнула я головой.

— А это мы еще поглядим. Только ты вот что… в деревню пока не ходи.

В этом я с ним охотно согласилась бы — видеть меня там никто не захочет. Даже Ирах, пожалуй… И Мира… Я жалко всхлипнула.

— Понадобится что — мне скажешь, я куплю. А теперь садись-ка и ешь.

Он встал с лежанки и подтолкнул меня к столу. Сам снял с печи булькающее варево и наполнил им глиняную миску, поставил передо мной. Пока я ела, чувствуя, как от горячей похлебки тепло разливается по внутренностям, Энги водрузил на печь ведра с водой. Про себя я отметила, что бочка была полнехонька, и невольно устыдилась — пока я строила из себя великую целительницу, пропадая пропадом то в деревне, то в Старом Замке, раненый Энги взял на себя хлопоты по хозяйству, хотя уговор был совсем о другом.

— Спасибо, Энги, — преисполненная внезапной благодарности, вымолвила я, утолив голод. — Теперь я вижу, что ты и правда сын своей матери. Она бы гордилась тобой.

Энги, почему-то нахмурившись, буркнул в ответ что-то неразборчивое и приволок из чулана бадью для купели.

— Отогрейся как следует — на снегу-то валялась, небось все нутро себе выстудила. А я пока дровами займусь. И это… не торопись, я тебя тревожить не буду.

Молча одевшись, он подхватил топор и ушел со двора. Я хотела бы крикнуть вослед, что на ночь глядя рубить дуб в лесу — неразумное занятие, но осеклась на полуслове. Уж не много ли я взяла на себя, повелевать им, словно он приходился мне несмышленым сыночком, а не хозяином?

Зато у меня теперь было вдоволь времени, чтобы убрать со стола и прибраться в горнице, а после вволю полежать в горячей купели, прогоняя дурные мысли. Мысленно просила духов воды смыть с души и тела мой тяжкий грех, но камень, давивший на сердце, никак не хотел убираться.

Что сказала бы старая Ульва, если б знала, какое злодеяние я совершила, желая помочь? Случалось ли ей губить человека зазря вместо того, чтобы продлить ему жизнь? Как же мне не хватало ее утешения, ее ласковых глаз и добрых слов! А еще было горько осознавать, как станут проклинать меня люди в деревне за то, что сжила со свету старого Гилля. И что если старая Линне или разгневанная Марта решат искать правды в Старом Замке у старого лорда Хенрика, желая мне смерти?