Сперва я сделала то, что намеревалась, убрав отросток и как следует перетянув остаток кишки у основания. Затем небольшими лоскутами, смоченными в горячем вине, я принялась вычищать кишки Гилля, очень сомневаясь, что мне удастся справиться со свалившейся на меня бедой. Казалось, этому не будет конца: я один за другим бросала свернутые в комочки куски ткани в воду, а бледная Марта, сцепив зубы, подавала мне чистые.

— Не пора ли его зашивать? — бормотала она, стараясь прикрыть нос. — Как долго он сможет лежать так со вспоротым животом?

— Илва… — подал голос Ирах.

Сцепив зубы, я делала свое дело.

— Это все надо убрать, — твердила я, как молитву, пока руки скатывали, протирали, выбрасывали.

— Илва…

— Ведь если хоть что-нибудь останется, — бормотала я сама себе, — в кишечнике размножится зараза, а тогда…

— Илва… — Ирах перехватил мою руку. Я с удивлением подняла на него глаза. — Остановись. Он не дышит.

— Что?! — истерически взвизгнула Марта.

Я отупело посмотрела в лицо Гиллю. Он казался всего лишь мирно спящим.

— Не может быть.

— Он не дышит, Илва.

— Дай зеркало! — крикнула я воющей в голос Марте.

Она ринулась из горницы так стремительно, будто это действительно могло помочь вернуть ей отца. Я пыталась нащупать живчик на худой морщинистой шее, но у меня не вышло. Чувствуя нарастающую панику, я выхватила зеркало из дрожащей руки Марты и приложила его гладкой поверхностью к носу и губам Гилля, слыша лишь собственный стук сердца.

Зеркало не запотело.

— Он не дышит, — упрямо повторил Ирах. — Грудь не поднимается.

Ноги внезапно перестали меня держать, и я осела на пол, роняя зеркало и хватаясь за голову.

— Но почему?.. Почему?..

— Зарезала! — запричитала надо мной старуха Ленне, на суматоху явившаяся из кухни. — Ведьма проклятая!

Теперь они кричали надо мной все. Хватали за платье, сорвали с головы косынку, вцеплялись в волосы.

— Сгинь, богомерзкое отродье!

Я не могла отбиваться. Тяжелое, удушающее чувство вины сковало все мое тело и сознание — я убила человека своими руками. Едва ли я отдавала себе отчет в том, что происходит теперь со мной. Лишь когда я очутилась во дворе и судорожно вдохнула морозного воздуха, то поняла, что Ирах вырвал меня из рук разгневанных женщин и придерживает за плечи, не давая упасть.

— Почему?.. — бормотали мои губы. — Он не должен был умереть… Я ничего не повредила внутри…

— Видно, время его пришло, дочка, — ласково ответил Ирах, прижимая меня к себе. — Зря мы с тобой это затеяли.

— Он бы умер, — всхлипнула я, вытирая мокрый нос.

— Он и так умер. Только теперь им есть кого обвинять, — большая теплая рука Ираха гладила мои волосы.

Хлопнула дверь, на пороге показалась разгневанная старуха.

— Что, напакостила и в кусты?! Чтоб тебе детей не дождаться на своем веку! Иди зашивай его! Я не позволю мужу предстать перед Создателем с кишками наружу!

Я снова всхлипнула, размазывая по лицу слезы.

— Иди, дочка, — подтолкнул меня в спину Ирах, — и правда: негоже оставлять его так, со вспоротым животом.

Старуха церемониться со мною не стала: схватила за косу и потащила внутрь, по пути награждая мою спину ударами сухоньких кулачков, которых я почти не замечала.

Заливаясь слезами, я исполнила свой последний долг и аккуратно зашила разрезы. Внутренний голос по-прежнему кричал, что этого быть не может: я все сделала правильно. Я не повредила ничего внутри Гилля, и все же он умер. Что же я сделала не так?

— Гореть тебе в пекле, окаянная ведьма! — голосила надо мной старуха Ленне, пока я, плача навзрыд, собирала свои инструменты и зелья. — Пусть проклянут тебя все невинные души, которых ты погубила!

Кроме Гилля, я пока не успела погубить ничьих душ — во всяком случае, в этой жизни, — но от этого не было менее горько. На пороге я оглянулась на тощую фигурку старика, которая после смерти казалась еще меньше и беззащитней.

— Да смилуются над тобой духи забвения, — неслышно шепнули мои губы, заглушаемые проклятиями старухи.

— Уходи, — негромко, но твердо сказала Марта, глядя на меня немигающими глазами.

Все, все они смотрели на меня с ненавистью. Ленне, Грида, Марта, паренек Оле… Разве что во взгляде Келды мне померещилось сочувствие.

— Ступай, Илва, — подтолкнул меня к выходу Ирах.

Я вышла из дома мертвого Гилля и побрела домой, спотыкаясь на ходу и утирая льющиеся рекой слезы. В голове все так же роились упрямые, но безответные мысли: что я сделала не так? Одно за другим я прокручивала в памяти все свои действия. Отвар дурман-травы был нисколько не крепче того, которым я поила бедолаг-воинов перед тем, как отрезать расплющенную тяжелым молотом конечность, зашить вспоротое мечом брюхо или просто дать временное облегчение страдающему невыносимой болью раненому солдату. Кожные покровы я надрезала со всей осторожностью: Гилль не мог во сне чувствовать боли, а внутри его нутра я не делала ничего, кроме очищения от разлившейся там скверны.