Шрифт:
Привезли меня в Воркуту для получения паспорта и справки об освобождении. Справку выдавал секретарь. Тоже заключенный, только по бытовой статье. И он мне говорит, что справку об освобождении дать не может, так как в формуляре написано: срок заключения 10 лет и 5 лет ссылки. И он должен вернуть меня обратно в лагерь, а оттуда меня отконвоируют на место ссылки. Я стала ему доказывать, что раз из Москвы прислали документы на освобождение, значит, я могу ехать домой, значит, ссылку мне отменили. Я была в отчаянии! А секретарь стоял на своем, разговаривал очень грубо, кричал. На крик вышел из кабинета
62
ВЕРЮ, ПОМНЮ, ЛЮБЛЮ...
его начальник, молодой мужчина в военной форме, видно недавно из армии. Спрашивает, что за шум. Секретарь докладывает, что не может меня освободить, так как у меня в формуляре написано 10 лет заключения и 5 лет ссылки, а из Москвы прислали документы, где меня освобождают подчистую. 5 лет ссылки не указали. Начальник спрашивает меня, за что я была осуждена и кем. Отвечаю, что судила меня тройка ОГПУ по статье «ЧС» — член семьи изменника Родины, что мой отец протоиерей, который был осужден, сейчас неизвестно, где находится, и за это я отсидела 10 лет. Начальник пожал мне руку, поздравил с освобождением, и велел немедленно дать справку. А секретарю сказал, что надо быть порядочным человеком, что я и так невинно пробыла в заключении десять лет, а кто прислал документы из Москвы, видно очень умный и справедливый человек. Господь и в этот раз не оставил меня, послав этого доброго человека. Я вечно благодарна ему.
Воркута-Асбест — небольшой железнодорожный перегон. Первые шаги на свободе. Маленький чемоданчик и тюремный узелок в моих руках для пассажиров вагона — ответ на все вопросы. Да их никто и не задает. Просто потеснее прижались друг к другу и освободили для меня местечко на лавке. Что спрашивать? На этом перегоне либо те, кто при лагере, либо те, кто из лагеря. Но спасибо огромное за сочувствие
63
и сострадание. Это в нас, мы такие. А еще, вижу по лицам, только не зависть, что-то другое, доброе. Как напутствие: не забывай, пусть впереди новое и незнакомое, но есть на пути к нему небольшой перегон Воркута-Асбест, где сделала первые шаги на свободу. И я помню. Помню всегда.
Асбесте пересадка на другой поезд. Билет до дома я должна была получить в управлении третьего отдела ГПУ Но там сказали, что прежде санобработка. От управления до санчасти неблизкая дорога и, как меня предупредили, не безопасная, случались грабежи и даже убийства. В Асбест я приехала к вечеру, пока была в управлении, наступила ночь. Но идти надо. Иду в полной темноте. Вдоль обочины штабеля леса. Вдруг слышу мужские голоса. Разговаривают где- то впереди и все громче. Значит идут мне навстречу. Прячусь за штабелем, жду пока пройдут мимо. Осторожно выхожу на дорогу и быстрее-быстрее вперед к санчасти, а там даже осматривать не стали, поставили штамп и отправили обратно в управление за билетом.
И вот спустя 10 лет я вернулась на Родину, в Анжерку. Думала, увижу маму, сестер, а встретила только дальних родственников.... От них узнала, что мама переехала в город Черемхово, где жила сестра Люба с семьей. Денег нет, дома нет. Близкие помогли купить билет до Черемхово и кое-что из продуктов собрали в дорогу.
64
ВЕРЮ, ПОМНЮ, ЛЮБЛЮ...
Сколько дней ехала — не помню, только приехала в Черемхово в начале сентября. Было шесть утра. Иду искать улицу, указанную в адресе. Подхожу. Одноэтажный, длинный дом из четырех квартир. Обошла вокруг. Ставни у всех еще закрыты. Постучала в квартиру, где должны жить мои. И слышу мамин голос: «Войдите, дверь открыта». Захожу. В коридоре полумрак, мама стоит посередине комнаты с ребенком на руках. Я смогла сказать только одно слово «Здравствуйте», прижалась к косяку двери, дальше не могу ни идти, ни говорить. Молчание мамы мне показалось долгим, очень долгим. Потом слышу ее крик: «Соня! Соня приехала!» Дальше топот ног. Вбежала Любаша, за ней её муж, Гавычев Василий Платонович, а за ним две девочки. Слезы, расспросы. Опять слезы. Радуюсь, видя, как выросла и какой красавицей стала Люба. Вижу, как постарела мама...
С первого дня в застенках нет ничего дороже, чем свобода. Только надежда обрести её вновь даёт силы пройти через немыслимые испытания лагерной жизни. Ещё одной опорой была для меня вера. Это не вера в чудеса, я верила в то, что есть высокое предназначение следовать христианским заповедям и только так можно выжить и остаться человеком. Я всё время вспоминала и представляла папу, с которого так и не смогли снять крест протоиерея. С живого не смогли. Не был этот крест простым символом, определяющим социальную принадлежность человека. Иначе, не стали
65
бы палачи, видя в нем лишь кусок металла, предлагать в обмен свободу. Думаю, что и папа черпал силы не в ожидании некоего чуда избавления от ужасных мук. Вера в торжество заповедей христовых, в их непоколебимость и общечеловеческую значимость, беззаветное служение им, были его непобедимым оружием. Это видели все, кто страдал рядом с ним в тюрьме, и это больше всего пугало палачей.
И теперь на свободе мне опять была нужна опора на веру. Выходя из лагеря, я несла ответственность не только за себя. Я должна была думать о том, что ждет нашего с Борисом сына, которому дано появиться на свет не в лагерных застенках, а на свободе. Но какова эта свобода? Клеймо врага народа никто с меня не снимал. Такое же клеймо должно лечь и на нашего сына. Несмотря на провозглашённый в стране лозунг: «дети за родителей не в ответе», клеймо врага народа несли все, кто родился в семье политических заключенных. Значит, впереди у нас с сыном, неизвестное будущее, никаких гарантий, только надежда и вера на лучшее.
Я начинала новую жизнь. И первое, что отметила для себя, за десять лет, которые прошли в лагере, здесь, на воле многое изменилось. Уходил страх за себя, за близких, страх, который всегда преследовал нашу семью. страшное время казалось бы отступило от нас, ушло. Наверное, не только потому, что мы с жили
66
ВЕРЮ, ПОМНЮ, ЛЮБЛЮ...
100-летие мамы. Сидят Надежда, Валентина, Валентина Васильевна,