Наше с Колобком напряжение достигло своего апогея ровно в тот момент, когда тяжелая ткань все-таки поддалась пытающемуся пробраться внутрь гостю. Мы заорали одновременно. Взяв одну и ту же высокую ноту. Хотя ладно, вру, до завизжавшего на немыслимой октаве хлебушка мне было далеко, хотя я старалась. Паника накрыла своим колючим крылом, а трусливый разум посоветовал прощаться с жизнью. Почему-то вспомнился Максим, и сразу появилась мысль о том, что я просто дура, и надо было уже давно сказать парню, что он мне нравится. Хотя, шанс еще был. Вот сейчас загрызут нас волки и нужно успеть на последнем дыхании написать кровью любовное послание Хранителю. Пусть вернется, найдет мое бездыханное тело рядом с пронзительным признанием и мучается совестью, что оставил меня одну, до конца своих дней.

Из-за крика воздуха в легких становилось меньше и начинала кружиться голова. Я лишь на пару мгновений перевела дух, собираясь начинать кричать с новой силой, как, неожиданно, поняла, что помимо наших с Колобком голосов, где-то в той же тональности верещал еще один.

Я удивленно моргнула, переставая, наконец, сотрясать воздух визгами и ткнула по-прежнему захлёбывающегося криком хлебушка в бок. Тот тоже замолчал, как и третий голос.

— Что у вас тут?!

Мы вздрогнули, когда дверь шатра в очередной раз отогнулась и внутрь заглянули двое удивленных дружинников с большой свечой в руках, что была защищена от дождя стеклянным подсвечником с крышкой. Они ошарашено переводили взгляды со встрепанных и смертельно-бледных нас с Колобком на застывшего у входа Стёпки. Мальчонка тоже был сильно испуган и неуютно жался к стене, дрожащими руками укутываясь в промокшее под дождем одеяло.

— Что случилось? — снова повторил один из мужчин. — Чего разорались?

— Горло прочистить решили! — рявкнул Колобок, у которого нервно дергались оба песочных глаза. — Какого лешего вы только сейчас приперлись?! А если бы это волки были?! Али еще какие враги?!

Я все еще пыталась отойти от испуга и тяжело дышала, даже не удивляясь невежливому тону хлебушка. Мужчины что-то невнятно буркнули в оправдание своей нерасторопности и, оставив нам одну из ламп, исчезли на улице, а мы дружно уставились на замявшегося Степана.

— Я чуть не раскрошился от страха! — ругался Колобок. — Ты чего так пугаешь?!

— Простите, — пискнул поваренок. — Я не хотел. Просто грозы всегда боюсь, а мальчишки все спят. Засмеют меня, ежели признаюсь. Страшно, жуть… А еще волки эти…

Я не стала уточнять, как у рыжика вообще хватило смелости выбраться наружу и, переведя дыхание, похлопала по одеялу рядом с собой под недовольным взглядом Колобка.

— Иди сюда, Стёп, — улыбнулась, надеясь, что губы не дрожат от пережитого шока. — У нас места много.

Мальчонка, видимо, только этого и ждавший, сбросил с себя мокрое одеяло и в два прыжка оказался рядом с нами, закутываясь в один из теплых пледов на лежанке. Он поерзал, устраиваясь поуютнее и поднял на меня горящие благодарные глаза.

— Спасибо!

Я с улыбкой взъерошила его влажные кудряшки. Колобок что-то недовольно пробурчал, но прижался к мальчишке боком, незаметно пытаясь согреть.

Сердце понемногу восстанавливало свой привычный ритм. Резкие перекаты грома раздавались реже и издали, да и волки, видимо, испугавшись наших криков, разбежались. Завывания по-прежнему были слышны, правда, уже гораздо дальше. Ветер стал тише, дождь все еще лил, но это уже не пугало, а даже придавало атмосфере какого-то особенно уюта. Я посмотрела на блаженно щурящегося поваренка и поинтересовалась:

— А сколько тебе лет, Стёп?

— Уже десять! — гордо отозвался тот, обрадованный начавшемуся разговору.

Мальчик явно долго решался прибежать к нам в шатер, продолжая бороться со своими страхами в одиночестве и боясь, что его поднимут на смех. А я вдруг вспомнила, как в детстве часто сбегала в комнату к родителям, когда старенький ночник в очередной раз начинал барахлить и отключался, погружая детскую в темноту. Папа с мамой всегда уступали мне немного места на своей большой кровати и уютно обнимали меня с двух сторон, что безжалостно прогоняло страх куда-то далеко.

Воспоминание о родителях отозвалось в сердце тупой ноющей болью, и я твердо решила, что, как только выберусь из Леса, тут же позвоню им и во всем признаюсь. А пока нужно было немного отвлечься самой и отвлечь все еще испуганного Стёпку.

— А кто твои родители?

Мальчик смешно дернул обсыпанным бледными веснушками носиком и пожал укутанными в одеяло плечами:

— Не знаю.

Я осеклась, понимая, что повела разговор в совершенно ненужное русло, однако Стёпка, кажется, особенно не расстроился, спокойно продолжая:

— Умерли они, мне четыре годка отроду было. Потом меня дядя Авдей воспитывал, и сюда тоже он привел.

Я вспомнила старика Авдея, что в первую ночь пас коней рядом с лагерем. Колобок рядом уже гораздо мягче посмотрел на сонно зевающего поваренка и прижался к нему сильнее. А тот, вдруг, неожиданно, нахмурил рыжие бровки, поворачивая ко мне серьезное лицо:

— Ты не думай, Руслана, я храбрый! То, что грозы боюсь — это не моя вина!

— Да я и не думаю, — тут же попыталась успокоить паренька, но тот только упрямо мотнул головой и продолжил: