Избранное
вернуться

Сытин Александр Павлович
Шрифт:

Глаза

Бывали глаза узкими.Бывали – речкой в разливе…Бывали глаза грустными.А стали – злыми.А после, когда оттаяли,когда подобрели,неожиданно видно стало,что – постарели…

«Такая тишина здесь и замедленность…»

Такая тишина здесь и замедленность,и родственность живущих, и приветливость,и солнечной сосной пропахший дом,и стало – улицей. И верится с трудом,что где-то есть суровые заданьяи полигонов мрачный колорит,и трудные минуты ожиданья,и не щадит неумолимый ритм,и залегла неясная тревога,и выспаться как следует – мечты…А счастье в том,что привела дорогав раскрытые объятья доброты.

На ученье

У нас совсем, как на войне.Ночь, перерытая огнями.Осколков брызги по броне.И грязь окопная под нами.Нам третьи сутки не до сна.Вокруг – и грохот и движенье.И мы – во власти возбужденья.У нас – обычная война.И запах пороха.У ногложатся гильзы, остывая.Сухой приказ. Сухой паёк.И на зубах – земля сухая…У нас совсем, как на войне.Но не в крови мои ладони.Но только рядом друг не стонет.И злость не копится во мне.1960 г.

«Машины катят вдоль излук речных…»

Машины катят вдоль излук речных,вдоль сонного мерцающего плёса.И, любопытный, из низин ночных,туман, теснясь, ложится под колёса.Роса созрела. Говор затаённый.Прожектор тянет жёлтое весло.Сквозь дымку в небезолото взошло –как звёзды на погонахзапылённых.

«Сегодня выдался денёк!..»

Сегодня выдался денёк!Под убивающим безветриемпри полной выкладке – бросокпочти на тридцать километров.На зной и пот мы были злы.Сушило рот. Сводило плечи.Бежали, падали, ползли.И окопались лишь под вечер.И рота, заслужив привал,уже над кашею потела.И чай пахучий согревал.И сладостьсвязывала тело.Ну притомились!Хлопцы спят.Во сне поройвздыхая тяжко.И пахнут лезвия лопатподсохшей глинойи ромашкой…

На марше

Мимо вянущего сена,мимо крика петуха,мимо речки, где, наверно,не дождётся нас уха,мимо серых крыш на фонедогорающих небес…Старый сад. Деревня. Поле.И опять – деревня, лес.Тянет сыростью и мёдомот гречихи и овса.И огни родного домав наших светятсяглазах.

На картошке

Вприсядочку все дни,К земле подавшись низко,Попробуй-ка, найди!И каждой поклонись-ка!Попляшешь перед ней.Поползаешь по грядке.А ноги – всё больнейот этакой зарядки.И ноет – ох! – спина.И распухают пальцы.А грядочка длинна.Вприсядочку-то, братцы!..Зато кладём в мешокмы золотые слитки.А полненький мешок –как суслик любопытный.Прислушался. Притих.Их в поле –сотни сразу.Потом кидаем ихНа трайлеры и МАЗы…А кормят нас борщоми тою же картошкой.И хочется ещёпожить вот так немножко…Берёт озноб с утра.В тумане поле влажно.Потом печёт жара.Потом лежим вальяжнона берегу Оки.А баржи мимо важно.И в нас плывут гудкипризывно и протяжно…

Вечером в страду

Рыжеют вербы у реки.И стадо пёстрое толпится.И острым запахом ухии сонным ветром не напиться.Под кручей катерок кричит.Ещё куёт кузнечик жарко.Пылит картофелекопалка.За нею шествуют грачи…Вот праздник!На закате днягудят натруженные руки.И входят, чёткие, в менякартины, запахи и звуки.И лес. И поле. И грачи.И дым костра, седой и вкусный.А вечер розов весь и чист.И сочен – словно лист капустный.

«Поеду в деревню. Наймусь в пастухи…»

Поеду в деревню. Наймусь в пастухи.Мне радостны вздохи коровьи,и скромный обед у ленивой реки,и запах земли и моркови,и встреченный у родника человек,и сладость рыбацкого дыма,и стрекот косилки по пьяной траве,и дождика тёплое вымя.Счастливый удел – ничего не желать,любя эти тропки копытьи,и в небо глядеть, и травинку жевать,и делать без спешки открытья…И пар поднимается с мокрой земли.И ТУ протурбинил над лугом…И молча внимают коровы моиего остывающим звукам…

В голодный год

Военный год. Ни дать, ни взятьни шкуры, ни мосла…Но поросёнка как-то матьс базара принесла.Мы ликовали, я и брат.Мы прыгали, смеясь.Сосед-рыбак был тоже рад,Кричал: «Вот это язь!»А я топчан отвоевал,чтоб ближе быть к нему.И Борькою его назвал,не знаю, почему.Он по утрам меня будили почесать просил.И я гулять его водили на руках носил.Он всхрюкивал на зов «Борь-Борь…».Совсем не ведал зла.Но тут простуда или хворьсердешного нашла..Я рвал ботву ему, чтоб мять,готовить на плите…Но, видно, чтоб его поднять,харчи были не те…Он стал невесел, плохо рос,худел день ото дня.И о его судьбе вопросрешился без меня…Была голодная зима,суровый год войны.Но стали наши закроманеслыханно полны.В кадушке, старой и большой,от днища на вершок,лежал с отторгнутой душойболезный мой дружок.И был растерзан он, разъятна тонкие куски.И говорил мне старший брат:«Ну что, малыш, раскис?Смотри, какой устроим пир!Бери себе шматок!»Но я-то знал, что этот мирпредательски жесток.Я часто вскрикивал в ночи.Мне снился длинный нож.На тёплой бабкиной печименя трепала дрожь.Лечила бабка на углях,чтоб порчу всю отвесть.И врач смотрел. А я всё чах,отказывался есть…И кадку жуткую потомубрали из сеней.И говорили шепоткомо том, что было в ней.