Шрифт:
Успех речи был оглушительным, недаром Керенского прозвали «главноуговаривающим» армии. Солдаты, мечтавшие только о мире и земле, в знак солидарности с оратором кричали «ура» и подбрасывали вверх свои фуражки.
Назаров вспомнил, как высмеял Грибоедов восторг толпы, метавшей дамские чепчики, но даже ирония не могла подавить злость и возмущение.
– А вот бы нашелся храбрец, да одним метким выстрелом прекратил этот балаган, – беззвучно прошептал Юрий и даже рукой машинально потянулся к затвору приставленной к ноге винтовки.
– Сам и пальни! – услышал он шепот стоявшего рядом бойца. Оказывается, его услышали.
– Увы, нет во мне этой решимости. Однако у вас слух…
– Жаль, – снова прошептал сосед. – Впрочем, ведь и во мне нет лихости. Неохота быть посмертным героем.
Они понимающе переглянулись, а после построения пожали друг другу руки.
– Лучший в батарее связист Самуил Рубинчик! – представился боец.
– Назаров Юрий Николаич.
Свою речь Керенский многократно повторил в тот же день во время обхода позиций на разных участках фронта. Актерский апломб, мощный бас, авантюризм и аффектация, доходившая до исступления, захватывали толпу. Он не говорил, а вещал и заклинал, призывая армию отстаивать революцию. В эмоциональном порыве Керенский даже потребовал, чтобы ему немедленно дали винтовку, дабы идти в бой «вместе со святым воинством».
Темперамент главноуговаривающего захватил даже тех, кто раньше над ним потешался и уничижительно называл «Сашкой-боталом».
Вместе с Керенским в составе делегации был известный террорист Борис Савинков, назначенный комиссаром Седьмой армии. Они ехали в Бучач на армейский съезд и попутно проводили агитацию в войсках.
Офицеры прекрасно знали «послужной список» Савинкова и относились к нему с презрением, как к сообщнику провокатора Азефа и участнику убийства министра внутренних дел Плеве, а также московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича Романова. Еще больше ненавидели Савинкова из братской солидарности: за покушение на боевого вице-адмирала Федора Дубасова, а также за покушение на министра внутренних дел Дурново. Все знали, что террористы готовили Савинкова для убийства государя и что судом он был приговорен к смертной казни. Все эти поступки были несовместимыми с понятием о воинской чести.
После парада Назаров отправился в свою роту. В офицерской землянке собирались пить чай. Зашел разговор о фронтовых бунтах, возникавших там и сям из-за того, что солдат охватила паника. Они считали, что раз уж вышла воля, надо срочно бежать в деревню, чтобы успеть отхватить кусок земли пожирнее. Окопные мятежи стали настоящим бедствием и укрощались в основном агитаторами из солдатских комитетов, созданных после революции. Офицеры, обсуждая земельный ажиотаж, посмеиваясь, сообщили, что утром «бесноватый Савинков» поедет в одну из восставших частей.
– Нехай пробздится, нам меньше забот, – хмыкнул прапорщик.
– Как бы его не шлепнули наши солдатики. Не один ведь он такой лютый.
Назаров не принимал участия в беседе, думая о своем. Вечером он пришел к связистам, нашел Рубинчика и, отозвав его в сторону, спросил:
– Вы, надеюсь, не только лучший связист, но и меткий стрелок?
– А кто его знает. Стрелять-то мне мало приходится, я больше с проводами вожусь. Но если что, могу пальнуть.
Назаров доверился Рубинчику и выложил свой план. Связист легко и весело его принял:
– Надо так надо, об чем речь, Юрь Николаич. Будьте спокойны, Самуил не сдрейфит.
Наутро Назаров под предлогом проверки орудий ушел в соседний лесок. Там его уже ждал Рубинчик с винтовкой.
– Кто будет стрелять? – спросил он. – Сами-то смогете, не боитесь?
– Боюсь промазать, – ответил Назаров. – Идея моя, стало быть, мне и винтовку в руки. Дайте-ка, я к ней прилажусь.
Долго ждать не пришлось. Вскоре они увидели приближающийся в клубах пыли автомобиль. На открытом заднем сиденье ехало двое пассажиров.
– Савинков как раз ближе к нам сидит, – заметил Рубинчик. – Эх, судьба-куропатка… Ваше благородие, товсь! Пли!
Назаров выстрелил. Машина, газанув, проехала мимо.
– Зато греха на душу не взяли, – утешил его Рубинчик. – Все ж надо было мне стрелять.
– Нет, вы бы могли попасть.
– Вот те раз! – опешил Рубинчик. – Что же, вы его только пугнуть хотели? Так знайте: у дьявола боялки нету.
– Думал, на душе легче станет. Не мог терпеть больше.
– Для души хорошо бабу потискать или песню спеть. Споем, что ли?
– В другой раз. Спасибо вам, Рубинчик.
– Я вас умоляю, Юрь Николаич! А хотите, сходим в город к «кузинам»? – жеманно состроил глазки Рубинчик, намекая на проституток, которых в армии называли «кузинами милосердия».
Назаров молчал. Ему с трудом удавалось сдерживать слезы, природу которых он не вполне понимал: то ли радость, что не убил, то ли досада, что промахнулся.
Рубинчик принялся петь расхожие среди солдат куплеты:
– Как служил я в дворниках,Звали меня Володя,А теперь я прапорщик —Ваше благородие.– Как жила я в горничных,Звали меня Лукерья,А теперь я барышня —«Кузина милосердия».