Пятьдесят лет, стало быть… зато понятно, почему папенька не спешил меня трогать.

— Почему ты вообще его не убила? — поинтересовалась я так, информации ради. А Юся, выставив ладошку под дождь, ответила:

— У него… осталась моя кровь. И он что-то такое сделал… вызвал меня наверх. А здесь…

…привязка отсутствовала, и тело тянуло воплощенную душу к себе.

— Неприятно было…

Она вновь уставилась на меня, определенно ожидая чего-то…

— Я могу похоронить тебя… скажем, возле склепа. Поставлю пару заклинаний…

— И я, — Эль уложил тело на мокрую землю. — Его не тронут.

— Расширим привязку… будешь за кладбищем приглядывать.

Почему бы и нет? Подозреваю, что Юся, если не самый старый из местных покойников, то всяко самый сильный.

— Только учти, — я не привыкла лгать, даже покойникам, тем более таким, которые могли бы перервать мне горло одним движением руки. А пальчики у Юси были когтистыми. — Я… не знаю, что будет потом. Ты меня убьешь. Кто-то другой… некроманты долго не живут. Излишне беспечные эльфы тоже… и может получиться, что ты сменишь одну тюрьму на другую, попросторней, но все-таки…

— А он сладкий, — Юся слизнула капли с ладони. — Я тебя не убью. И ты придешь снова. Потом. Позже. Мы поговорим. И может быть, мне надоест здесь… или нет. Я тоже не знаю, что будет через пятьдесят лет.

…хоронили Юсю за склепом. Эльф отряхнулся, потянулся, разом позабывши, что вообще-то ранен, и смело ступил в заросли крапивы. А та возьми и подайся в стороны, корни и те повытягивала.

Он уложил на дно могилы куртку.

А я набросила свою.

Куртки было жаль, а девчонки, которая жалась к стене и смотрела на дождь, еще жальче.

— Может… — я показала сверток, — оставить?

Она покачала головой.

— Из-за него меня и… он бы мог иначе, но решил, что я должна хранить его сокровища. Я и хранила. И отдаю потомку. Как он хотел… а это… — она стянула с пальца кольцо.

— Погоди… ты говорила, что в склепе прятали всякое?

…чувствую, кольцо папеньке передавать не следует. Трогать его тоже не надо, у родовых артефактов еще тот характер, в лучшем случае очнется от спячки, что незамеченным не останется. Нет уж, пусть у Юси побудет, так оно надежней.

…возвращались мы по грязи.

Эль молчал.

Мне тоже сказать было нечего… не о любви в самом же деле болтать. Любовь — это так, это возвышенное чувство, которое никак не вяжется с мокрым бельем и першением в горле.

Слягу завтра.

Или уже сегодня.

Слягу и помру позорной для некроманта смертью от простуды… всем назло.

— Юся, — Эль открыл калитку и отступил, пропуская меня вперед. — Мне кажется или… нам не стоит рассказывать о том, что произошло.

Я чихнула.

Правду говорит. Не стоит рассказывать, а лучше вообще забыть, как страшный сон. Ведь бывают же такие сны, повышенной правдоподобности. Правда, добыча моя, оказавшаяся довольно-таки увесистой, скромно намекала, что забыть нам вряд ли позволят, но…

— Знаешь, — голос получился гнусавым, подтверждая, что смерть от простуды — это даже не блажь, это почти, можно сказать, ближайшее будущее, — Ты только… больше не пропадай, ладно? А то я маме пожалуюсь. Твоей.

Эльфа передернуло.

Ага… вот и от матери эльфячьей польза.

…меня уложили в кровать.

Он ранен, а уложили меня. И ботинки содрали, к счастью, до того, как уложили. Причем содрали вместе с носками. На пол отправились мокрые штаны и прилипшая к коже майка, а на плечи упало теплое полотенце.

Не мое.

У меня такие пушистые, легкие в хозяйстве почему-то не приживаются.

Не знаю, каким чудом в руках оказалась высокая кружка с травяным отваром, и пирожок. Почему-то он особенно растрогал… надкусанный с одного бока, но все равно родной.

— Я целителя вызову, — сказал Эль, пытаясь отжать хвост. А я ему говорила, что от длинных волос одна морока.

— Ага… — пирожок, оказавшийся капустным — раньше я капусту в пирожках недолюбливала, было в этом что-то донельзя подлое, ищешь мясо, а тут тебе вареные капустные листочки — примирил меня с действительностью. — Себе…

— Я почти уже здоров, — он продемонстрировал идеальный эльфячий бок, на котором виднелось белое пятнышко шрама. — Я… от земли. Там много силы было. А у тебя насморк.