Безымянный промолчал.

— Ты действительно хочешь всем пожертвовать?

— Твои слова, Борей, звучат так же, как слова Императора.

— Потому что, может, он был прав.

Они смотрели друг другу в глаза. Такие похожие друг на друга. И такие разные.

— Ты знаешь, на севере не дарят подарки. Есть ли у тебя что-то взамен, Безымянный?

Только в этот момент он понял, что впопыхах схватил первое, что попалось ему под руку. Он держал Ронг’Жа. И его же протянул Борею.

— Это все, чем я владею, кроме своей жизни, — произнес он. — в качестве своего дара я предлагаю тебе все свое имущество.

Борей забрал инструмент.

— Первый из своего рода, — произнес он. — именованный Аштари и созданный Черным Генералом. Ему не будет равных.

— Борей! — напомнил Безымянный.

Старик замедлил время, но это не означало, что им можно было разбазариваться. Это то, чему Безымянный научился у смертных — ценить и уважать время.

— Я думал оставить его себе, — вздохнул старец. — как память о наших славных битвах. Но, видимо, не суждено. Если ты возьмешь его, то в следующий раз, когда мы встретимся, мы будем биться не плечом к плечу, а лицом к лицу.

Безымянный сделал шаг вперед. Его глаза пылали огнем. И будто били барабаны и армия поднялась за спиной смертного. Как если бы вновь развевался черный плащ и сияла кровью врагов броня из мрака.

— Передай им всем, — говорил он и будто гремела буря. — Императору, демонам, народу Дану. Армиям смертных. Легионам тварей из-за Грани. Любой, кто осмелится. Любой, кто придет в этот край. Я убью вас всех и души отправлю к праотцам. И знай, старик, для этого мне не потребуется сила полубога.

— У нас нет праотцов, Генерал.

— Поверь мне, — он вытащил Черный Клинок из земли. — если вы приедете к тем, кто мне дорог, с мечом и огнем, то встретитесь с ними. Мое слово.

Сверкнула молния.

Старик исчез, а смертный, вооруженный черным, как ночь, мечом, помчался вглубь леса. Он знал где его враг.

Она лежала израненная, в крови и земле. Порванное платье лоскутами накрывало некогда прекрасную кожу атласного цвета. Он нагнулся над ней и, дрожащей рукой, провел по лицу.

Она еще дышала.

Элена еще дышала.

— Это хорошо, — выдохнул Безымянный.

Прислонившись к дереву, он вонзил меч в землю. Вокруг него, истерзанные и разрезанные, иссеченные, пронзенные, разорванные голыми руками на части, валялись останки Изумрудных Волков. Стая почти в полсотни особей так и не смогла закончить начатое.

Кто знает, почему вдруг их друзья обернулись против них. Они всегда поддерживали хорошие отношение с лесом и с этой стаей в особенности.

Но, кто знает.

Впрочем, это сейчас генерала не волновало. Искусанный, с вырванными кусками плоти, в луже собственной крови, он смотрел на темное небо.

Буря постепенно уходила дальше на запад, оставляя здесь, в лесу, свежесть и порывистый ветер, так приятно обдувавший распаренную кожу.

Он не чувствовал боли.

И все медленнее билось сердце.

Тук-тук…тук… тук-тук.

Безымянный приложил ладонь к груди. Прежде он еще никогда не ощущал этого. Биения своего сердца.

— Значит… оно у меня… все же есть.

Он вспомнил слова Тисэ, возлюбленной того смертного. Они хорошо с ней общались… насколько хорошо вообще могут общаться пленник и его надзиратель. Но за те тысячи лет, что они провели в садах Дергера за неспешными беседами и созерцанием отражений на глади Ока Богов, они успели познакомиться.

И все эти тысячи лет, пока её не обратили в камень, она, несмотря на изобилия Седьмого Неба и прекрасные образы богов, тосковала по дому и своему возлюбленному — простому горшечнику.

Он спрашивал у девушки, как это возможно. Она же удивилась такому вопросу, ответив, что задать его мог только тот, у кого нет сердца.

— Теперь… понимаю, — прошептал Безымянный.

Сейчас, в этот момент, сжимая рукой ладонь Элены, он бы не задал такого глупого вопроса.

Его веки тяжелели и медленно опускались.

Интересно, каков будет дом его праотцов? Встретит ли он там Элену? Примут ли его хлебом и медом, усадят ли за стол и спросят обо всех делах. И он будет рассказывать.

Рассказывать о тех нескольких летах и зимах, что провел в деревне смертных с человеком, значащим для него куда больше чем целый мир, который он оберегал на протяжении тысяч эпох.