Джейн улыбнулась.

– Да, именно так.

Холодный ветер дул ему в лицо, когда Джон поднялся на холм и бросил взгляд через городской парк на лес из небоскребов. Он был на берегу Гудзона, возле лодочного сарая, где рыбаки хранили свои шлюпки в летний сезон. Слева располагалась цветастая детская площадка с туннелями и свободными качелями, также усыпанными снегом.

Все было укрыто снежным покрывалом, только неглубокие следы белок нарушали ровность полотна.

Когда трагичный вой сирен скорой помощи вспорол тишину, Джон посмотрел в сторону мостов, пересекавших реку, и увидел красные огни посреди ночного траффика. Скорая помощь неслась в сторону его берега, и это логично. Больница Святого Франциска находилась в этой части города, разделенного рекой Гудзон.

Ему стало интересно, кого они везли. Что там стряслось. Выживет ли пациент.

От этих мыслей плечо заболело еще сильнее, но он не думал, что дело в стремительном распространении заразы. Хотя... кто знает.

Джон сосредоточился на снеге, вспоминая Рождество в приютские годы... а о том времени он думал нечасто. Прежде чем он попал в мир вампиров, где ему предназначено быть, он отказывался вспоминать детские годы... ничего хорошего не было в тех воспоминаниях. А после, когда он обрел настоящий дом и своих людей? Он говорил себе, что прошлое в человеческом мире не имело значения, ведь его место среди вампиров.

Просто отпусти это, сказал он тогда себе.

Сейчас его мозг упрямо напевал старый рождественский шлягер. Его отправили в католический приют... потому что «Богородица» – единственный приют в Колдвелле для нежеланных детей, который не находился на государственном попечении. И ему постоянно говорили, как ему повезло. Что он избранный.

Никто не сказал, кто именно выбирал, и, учитывая, что его новорожденного нашли на автовокзале, он точно не помнил своего спасителя. А что до его особенного статуса? Ему всегда казалось, что сотрудники приюта говорили это всем детям, чтобы чувствовать свою значимость, что они выше других.

Благочестие напоказ, подумал он.

Но даже если так, пофиг, пускай он был избранным, его миновала участь попасть государственное попечение, он избежал судьбы в стиле героев Чарльза Диккенса, перенесенных в реалии двадцать первого века, о которых так много писали.

На самом деле он жил без родителей и с бессмертной надеждой, что какая–нибудь пара приедет в приют и скажет, что они хотят усыновить щуплого немого мальца, и в этом мало хорошего, даже если у него было теплое место для сна, трехразовое питание и бесплатная стоматология.

А еще были рождественские праздники.

По непонятным для него причинам каждый декабрь детей–сирот сажали в автобус и отвозили в местный торговый центр. Их не подпускали к Санте, ведь праздник – не об этом... но им говорили, что можно ходить и глазеть на подарки, которые они не получат, на семьи, стать частью которых им не светит, на все, что их никогда не коснется. Это было еще до развития онлайн–шоппинга, тогда толпы людей наводняли торговые центры, и таскали горы покупок до своих машин, оставленных на парковке.

Он никогда не понимал, зачем их туда возили.

Потянувшись к плечу, Джон потрогал рану, потом размял суставы. Боль напомнила ему еще об одном. Когда он жил в приюте, он запомнил, что воспитатели и все взрослые говорили, что молодость надо прожить ярко.

Как и с поездкой в торговый центр на Рождество, он не понимал, почему они постоянно тыкали их носом в то, над чем они не имели никакой власти. Они просто были молоды, и невозможно думать о смерти, когда тебе всего восемь лет от роду. Десять. Пятнадцать.

Более того, когда ты уже потерял обоих родителей, и у тебя никого не осталось, разве что–то может иметь значение? Если смерть означала, что ты всего лишился. У Джона ничего не было. Книг. Игрушек. Даже на подушке, на которой он спал, была отметка «Приют Богородица».

Нет ни имущества, ни власти над собственной жизнью. Его ничего не ждало в будущем.

Он с таким успехом мог и умереть, так он всегда считал.

Когда холодный ветер с реки ударил ему в ноги, сцена перед глазами сменилась картинами прошлого. И по какой–то причине он подумал о своем возрасте. В календарных годах ему не было и тридцати. Для человека это рубеж для окончательного взросления. Для вампира – капля в море, миг в многовековой жизни.

Если, конечно, вампир не погибнет в молодости.

Джон подумал о ране, распространяющейся по его телу.

Смерть крепко вцепилась в него.

Поэтому он понимал утверждение, что молодость надо прожить ярко. Сложно полностью осознать перспективу смерти, как она пожирает разум и душу, как она снижает значимость ранее «крайне важных» дел, шкалу приоритетов... а в итоге ты просто смотришь смерти в лицо.

Дети не просто не понимали истинную цену смертности, они даже не осознавали, какую сделку заключили при рождении, пусть и не дав на это согласие. Но заплатить все же придется.