***

Вероника догнала Грасиелу уже у самой машины.

– Я помогу, я помогу, - настойчиво бормотала она, мертвой хваткой вцепившись в руку девушки. – Я знаю.

Говорила Вероника ужасно, ее еле можно было понять, но все же Грасиела поняла, о чем говорит эта нетрезвая, издерганная женщина, прячущая покрасневшие глаза под темными стеклами очков. Грасиела невольно поморщилась; Вероника была ей неприятна. Она не понравилась девушке в первую встречу, потому что настойчиво вешалась на мужчин, а сейчас не нравилась еще больше, потому что вдруг растеряла свой лоск и стала похожа на драную костлявую кошку. В любой другой день Грасиела сделала бы вид, что не понимает Вероникину неуклюжую речь и сбежала бы от нее, но сейчас женщина, удерживающая ее за руку, произнесла поистине магические слова.

– Я знаю адрес, - с трудом выговорила Вероника. – Знаю где сеньор Эдуардо. Я покажу. Не надо плакать.

– Вы знаете? – удивилась Грасиела. – Вы были у Эду?

Вероника ругнулась так смачно, что понимай Грасиела русский язык, она бы провалилась сквозь землю от стыда. А Вероника, даже если бы умела толково изъясняться по-испански, ни за что не стала бы объяснять, что теперь Марина перешла в иной статус, и уже не она, а Вероника вынуждена кататься к ней на поклон.

– Потаскуха, - шипела Вероника, устраиваясь на сидении авто Грасиелы и с остервенением роясь в своей сумке в поисках записной книжки, в которой Марина записала адрес, по которому они теперь с Эду проживают. – Грязная подстилка…

Вероника поливала Марину отборными ругательствами, но все эти грязные слова, обращенные в адрес девушки, ее сердца не излечивали. Наоборот – Вероника прекрасно понимала, что потаскух замуж не зовут, не влюбляются в них с первого взгляда и не отстаивают свое желание жениться с таким упрямством, как это делал Эду. Сеньор Педро негодовал; он не мог принять такого скоропалительного решения от сына, а тот сражался…

– …как с быком! Оставалось только старого мудака в филей ножиком пырнуть! – рычала Вероника. Трясущимися пальцами она извлекла на свет божий записную книжку, сунула под нос Грасиеле. – Это. Этот адрес.

– Спасибо, - пролепетала девушка, ожидая, что теперь эта странная женщина выйдет из машины и отправится по своим делам, но Вероника и не думала уходить. Напротив – она глянула на Грасиелу так, что та без лишних слов повернула ключ в замке зажигания. Да уж, вот вляпалась так вляпалась…

***

Для Марины это была самая волшебная, самая прекрасная весна.

Иногда девушке казалось, что она и родилась тут, в Андалусии, и запах цветущих апельсинов был для нее чем-то естественным, привычным и знакомым. Поутру она осторожно, чтобы не разбудить Эду, выбиралась из постели, раздвигала невесомые белоснежные шторы, раскрывала окно, чтобы впустить в комнату свет, свежесть и запах весны, и абсолютное счастье накрывало ее. Солнечное, наполненное звуками незнакомого города, который был к ней приветлив и словно присматривался - точно так же, как она присматривалась к нему. Марине только предстояло привыкнуть, освоиться, но ей уже все, категорически все нравилось здесь. И тепло, и маленькое кафе на противоположной стороне улицы, и запах свежей выпечки, и соседи, которые здоровались с нею, а потом глазели с нескрываемым любопытством.

Эду здесь знали; редко кто упускал шанс поздороваться с ним и выразить свое восхищение, а Марину единогласно прозвали Doncella de nieve – наверное, Эду проболтался, - и ей восхищение выказывали вдвое больше.

– Сердце какого человека она сумела отнять!

В ситуации с Мариной Эду решил все и за всех, и сделал это окончательно и бесповоротно, невзирая на протесты Вероники и негодования отца. Вероника кудахтала что-то о работе – Эду понимал ее плохо, но она повторила несколько раз слово «работа», и Эду указал ей на ноутбук.

– Уже давно придуман интернет, - сухо проговорил он.

– Эду, - кипятился сеньор Педро, - ты едва знаком с этой девушкой! Сегодня у вас чувства, а завтра они исчезнут, и что? Зачем так радикально? А что скажут ее родители?

Но Эду меньше всего волновало, что скажут родители Марины, после ее-то рассказа.

– Чувства не исчезнут, - упрямо ответил Эду. – А если мы поссоримся… что ж, все пары ссорятся и мирятся, было бы желание.

И Эду просто увез Марину в свое жилище, утащил, как утаскивает дикарь свою добычу в свое логово. Он был несказанно доволен тем, что теперь она была всецело с ним, и не надо было следовать приличиям и таиться, приходит в ее комнату поздно ночью, чтобы не видела прислуга. Несмотря на очередную ссору с отцом, никакого надлома в Эду не чувствовалось, никакой досады или озлобленности. Он просто в очередной раз отстоял свое мнение, и кто знает, сколько их было, этих раз, сколько поединков с отцом он выиграл, заставив того принять себя и свое решение. Он был так поглощен своим счастьем, что даже тень тяжелых мыслей не омрачила его лицо, и это Марине нравилось в нем больше всего – то, как он умел решать проблемы и то, что он не перекладывал их на чужие плечи. Его досада, если она и была, оставалась при нем и ля тех людей, что его расстроили, а для нее, для Марины, у Эду были лишь страсть и поцелуи.

– Ты моя, - произнес Эду отчасти агрессивно, с напором, когда ввел Марину в свой дом. Она как завороженная смотрела из окна на открывающийся вид, не веря до конца, что теперь будет видеть его всегда, просыпаться и знать, что за окнами - улицы Севильи.

– Да, - ответила Марина. Ее голос дрожал от радости и ликования, и даже поцелуи Эду не могли ее заставить оторваться от этого зрелища, которое ей самой казалось окном, распахнутым в мир.

– Я никого не приводил к себе, - произнес Эду. – Не позволял оставаться на ночь. Здесь жила моя мать. Это место свято для меня. В моем доме, как и в сердце, должна быть только одна женщина, и это ты, Марина. Скажи мне, что ты хочешь этого. Скажи. Мне нужно это знать.

– Конечно, хочу, - шепнула Марина, обвивая рукам его шею и отвечая на его ненасытные жадные поцелуи, растворяясь в его нежности. – Ты себе не представляешь, что ты сделал для меня, Эду. Я не могу высказать. Я не знаю таких слов.

– А ты постарайся, - Эду нахмурил брови, рассматривая улыбающееся лицо Марины. – Я хочу знать, что я для тебя.

– Впервые в жизни, - торжественно произнесла Марина, - я чувствую себя защищенной. В безопасности. Я очень доверяю тебя, Эду, очень. Так, словно ты – это часть меня самой, та часть, что не может ни предать, ни сделать больно. Никто и никогда не делал чего-то для меня так, как ты – оберегая от опасностей, от неприятностей.