Морячок не собирался сдаваться и упрекнул святого отца:

— А ты сам во всем покаялся, Отче?

Батюшка легко и уверенно парировал:

— Во всём покаешься в процессе, это не проблема! Есть главный грех… Смертный… Догадываешься?… Неверие в Спасителя… Отвергнуть, что Его убили за твои грехи!… И однажды оказаться со всем этим дерьмом перед Ним!… Молить о пощаде будет поздно!… Для этого дано «сегодня»! Вот он!… не прощёный грех — неверие во Христа!…

Морячок, насупившись, отвернулся и уткнулся в окно. Батюшка не унимался:

— Давай, копи на день суда! Смотрю, ты в этом мастер!… Или позволь Ему помыть тебя… В любви своей. Сильней чем Он, тебя никто… и никогда не будет любить…

Морячок, не найдя аргументов, встал и направился на выход, на прощание подведя итог их разговору:

— Бла, бла, бла!

Батюшка, не растерялся и схватил Толика за рукав:

— О! Это верно ты сказал… пока это только слова… согласен! Чтобы стало реальностью… поговори с Ним о своей нужде… — Батюшка указал перстом на небо, — и увидишь… Только Он на проверки не отвечает… Его интересуют твои нужды!

Гопник высвободил руку и направился в тамбур, бросив на ходу:

— Я подумаю!

Когда Толик открыл дверь, Алекс, сидя на полу, спал. От лязга захлопнутой двери он вздрогнул и проснулся. Тяжело дыша, и не до конца придя в себя, беспомощно смотрел на Морячка.

— В туалет кто последний? — с усмешкой спросил Толик. Ему, судя по всему, такой вид его неприятеля поднял настроение. Алекс, испытывая облегчение оттого, что весь кошмар, который он пережил от общения с Проводницей, оказался только сном, с трудом встал и невпопад ответил:

— Толик… Давай или туда или сюда!

Морячок некоторое время пристально смотрел на Алекса, улыбка с его лица ушла, и он язвительно спросил:

— В твоём лексиконе только ДАВАЙ? или есть слово ВОЗЬМИ?…

Алекс грубо перебил:

— Что надо?

— Ты не хочешь извиниться?

— Перед кем?

Толик постучал по своей груди указательным пальцем. Алекс молча стоял, не зная как на это реагировать. Он не находил ни одного слова, чтобы поставить этого гопника на место. Ощущение было, словно тебя спеленали по рукам и ногам, а в рот вставили кляп!

— Ты за два дня ни разу не попал в унитаз. — серьёзно продолжил Толик, — В основном по соседям… Я не сточная канава! Я такой же, как ты! С небольшой разницей… Я не зажратый, надменный подонок, который смотрит на всех свысока, находясь по шею в дерьме. И как только ты окончательно в нём захлебнёшься, все будут поздравлять друг друга с праздником!… Такой важный ходишь, будто счастьем одариваешь. Кого и чем ты по жизни одарил? Не помнишь? Вот почему ты жертва! Всё обязано кружиться вокруг тебя и должно быть по-твоему, потому что ты слабак. У тебя иллюзия, что рулишь, когда на самом деле рулят тобой. Твоя гордость и похоть. Поднимись уже… Всю жизнь проползал перед своим богом… эгоизмом!

Алекс отвернулся к окну и добела сжал ручку двери. Было чувство, что его опустили в ванну с цементом, который тут же застыл. Ему нечего было сказать в своё оправдание. Конечно, он с лёгкостью нашёл бы аргументы, но не в этот момент. Кошмарный сон, в который он окунулся после последнего разговора со своей дочерью, добил его окончательно. В его душе проходила битва между двумя его сущностями. Одна из них возмущалась и бунтовала против обвинений, услышанных от Софии и Морячка. Другая признавала свою вину и тем самым приносила ещё большую муку его сердцу. Никогда в жизни он не испытывал подобного состояния. Любые противоречия в душе очень быстро решались, так как силы светлой части сильно уступали его интересам и целям. На этот раз так легко расправиться с голосом совести не удавалось. На него одели какой-то невидимый колпак, избавиться от которого не представлялось возможным. Перед ним встал понятный и конкретный вопрос, который требовал чёткого и немедленного ответа. И этот вопрос был намного сильней его воли, чувств, логики и всех общепризнанных качеств его характера.

Толик, не получив отпора, немного смягчил тон:

— Помолись, может тебе покажут то, что построил… только жить там не захочешь… в помойном ведре… все кругом быдло, ты один только красавчик!

Толик выразительно сплюнул, открыл дверь и перед тем, как выйти, добавил:

— Жалкий раб!

Последняя фраза не являлась оскорблением. Алекс почувствовал в этих двух словах сострадание и даже… ЛЮБОВЬ И ему захотелось по-детски зарыдать. В голос! Гопник не осудил его. Это вообще не вязалось с образом пьяного разгильдяя. Больше было похоже на слова рано ушедшего из жизни папы. Теперь он хорошо его понимал, ведь Алекс тоже был отцом! И его сердце тоже рвалось от боли, видя состояние дочери. Она находилась в рабстве, и достаточно уже давно. И выхода из него не было! Как он мог ей помочь?! Даже если и отдал бы свою жизнь, разрушенную вдребезги семью восстановить невозможно. Алекс до боли сжимал ручку двери. На его глазах появились слёзы. Он удивлённо смахнул их со щеки и попробовал на вкус. Потом взглянул на замызганный потолок с убогой лампой и прошептал:

— Господи, прости меня за всё… Как можно быть таким скотом… я запутался… Прошу Тебя…

Алекс замолчал и замер…

Он услышал лёгкое и светлое, как лесной ручеёк, журчание. Ручеёк переплетался с лязгом колодок в колёсах и делал этот размеренный грохот мягче, спокойней и гармоничней. — Прошу Тебя — повторил Алекс. Да! Определённо ему стало легче! И даже тусклый светильник на потолке начал излучать какое-то белесое и тёплое сияние. Дыхание постепенно восстанавливалось, и он почувствовал аромат из детства. Это был именно запах, очень близкий, даже родной запах. В нём переливались и смешивались благоуханья высоченных тополей с лежанками юнцов, глубокое ночное звёздное небо, осенние клумбы с полёгшими цветами, лёжа на которых они любили рассматривать звёзды и луну.