Больше о нём никто никогда не слышал. Кружки, которые он организовывал, как и ожидал Эдриан, развалились; смуту больше никто не вносил; воцарилась идеологическая идиллия. Казалось бы, цель была достигнута, и можно было расслабиться, но всё это время начальнику стражи было не по себе: не давали покоя мысли, куда делся красноречивый смутьян и когда он о нём услышит вновь.

И вот теперь, спустя годы, Эдриан встретил Марека при таких странных обстоятельствах. Начальник стражи медленно наклонился над старым знакомым и проверил пульс. «Жив курилка!» – удовлетворённо подумал Эдриан. – «Вот теперь мы с тобой и поговорим по душам!» На лбу у молодого человека красовалась свежая шишка: очевидно, упав, он крепко приложился о брусчатку и потерял сознание, но умудрился при этом не разбить себе нос. Начальник стражи связал ему руки и ноги, взвалил на спину и потащил к ближайшему посту конной доставки. К счастью, идти пришлось недолго: улочка быстро вывела на широкий бульвар, и прямо на перекрёстке оказался пост, да ещё и с парой свободных лошадей. Эдриан заплатил постовому, который сразу признал начальника стражи и потому не стал задавать лишних вопросов и даже помог взвалить связанного молодого человека на лошадь, и направился во дворец.

Когда Эдриан подъехал к дворцу, Марек всё ещё был без сознания. Начальник стражи поручил отнести его в подвальный каземат, осмотреть и доложить, когда тот придёт в себя, а сам тем временем прошёл в свои покои, чтобы продумать план допроса.

Теперь Эдриан думал лишь о том, связан ли как-то Марек с убийством Властителя. Вся прошлая деятельность этого смутьяна, направленная на подрыв авторитета Константина, и его бегство теперь, когда вся Иридея стоит на ушах, казалось бы, убедительно говорили о том, что вот она, нить к распутыванию тайны убийства Властителя. В то же время начальник стражи ловил себя на том, что ему просто хотелось бы так думать, но объективно это могли быть совершенно не связанные события, поэтому он чётко для себя решил, что будет действовать аккуратно и расчётливо, не вешая ярлыков и не позволяя себе делать преждевременные выводы – это позволит ему получить больше информации, не искажённой собственными домыслами.

Эдриан уже примерно прикинул, как и о чём он будет спрашивать Марека, когда в его покои вдруг настойчиво застучали, потом двери распахнулись, и влетевший страж, запыхаясь, доложил:

– Господин начальник стражи! Случилось непредвиденное! Вам срочно нужно это видеть!

С дурным предчувствием Эдриан помчался за стражем. Они быстро спустились в подвал и добежали до каземата. Начальник стражи оттолкнул часового, стоявшего у открытой двери в камеру и ошарашенно смотревшего внутрь, и, заглянув, весь похолодел:

– Что, чёрт побери, здесь произошло!? – воскликнул Эдриан, глядя на изуродованное тело Марека. Оно всё было словно обглодано: глубокие рваные раны покрывали его с ног до головы, а лицо было выгрызено подчистую.

– Господин начальник, – оправдываясь, залепетал часовой, – я услышал крик о помощи из камеры, но не придал этому значения: мало ли что там может голосить заключённый. Потом раздался кошмарный истошный вопль, прибежал Генри, и мы вдвоём отперли дверь. Заглянули внутрь, а там вот это. И Генри сразу побежал звать вас, а я остался.

– Вы покидали пост!?

– Нет, господин начальник, никак нет, – замотал головой часовой. – Разве можно! Не отходил ни на минутку! Никто не входил и не выходил, Генри не даст соврать: он же буквально в том конце коридора дежурил.

– Так точно, господин начальник, – подтвердил Генри, – при нас ни в подвал, ни тем более в каземат никто не проникал. По крайней мере, через дверь.

– Что вы имеете в виду? – удивлённо спросил Эдриан.

– Господин начальник, обратите внимание на решётку канализации. Она… Она как будто разорвана чьими-то зубами.

Начальник дворцовой стражи подошёл к канализационному отверстию, располагавшемуся у одной из стен каземата. Действительно, прутья решётки были разорваны и торчали в стороны, что позволяло сделать совершенно однозначный вывод, что кто-то проник сюда через канализацию.

– Но в это отверстие не пролезет и ребёнок! – заметил Эдриан. – Да и зубы должны быть железными, чтобы разгрызть прутья такой толщины!

Генри пожал плечами. Начальник стражи некоторое время молча смотрел на труп Марека, после чего пробормотал: «Вот и поговорили»… Потом повернулся к Генри и спросил:

– Было ли что-то найдено при осмотре арестованного?

– Да, исписанный листок бумаги.

– Листок бумаги? И всё?

– Да, пойдёмте, я покажу вам его. Похоже на бред сумасшедшего, но может быть, вы найдёте в нём какой-то смысл.

Эдриан оглянулся ещё раз на труп блестящего выпускника Академии, лучшего специалиста по фауне Иридеи Марека и, выйдя из каземата, последовал за стражем.

~~~~~~~~~~~~~~~~

Беден я, и лишь мечты – всё, что имею,

И пред тобой я расстилаю их.

Ступай же смело: нет места для двоих –

Я чувства отдал за идею!

Народ подобен человеку: он рождается, растёт и умирает; он мыслит общими идеями, живёт общими чувствами, и так же непохож на другой народ, как один человек непохож на другого. Так же, как уникальность человека определяется его личностью, уникальность народа определяется его культурой. Культура – это личность народа.