Блять! Она так не заживёт никогда. А мне нужно быть красивым товаром!

Я переоделась — при всех, ничего не скрывая, и ушла на Днепр.

Закат я встретила там. Когда солнце спряталось за горизонтом, окрасив далёкие облака, в душе родилось торжество.

Илья говорил, что я не увижу закат, но его не увидел он!

Утром я зашла в умывальник и остолбенела. На подоконнике восседал Илья — живой, в отличие от Сашки. Лоб заклеен пластырем, вот и всё.

Не то, чтобы я была сильно удивлена. Я давно не верила ни в Деда Мороза, ни в высшую справедливость.

Илья поманил меня пальцем. Я подошла.

— Твоя выходка ничего не меняет. Ты сегодня умрёшь.

Я его уже не боялась.

— Сегодня умрёшь ты сам!

Я отвернулась, повесила полотенце и принялась умываться. Илья посопел за спиной и тихонько ушёл.

Я расхохоталась. Правда, слегка истерично.

За завтраком мы с Мурлыкой сели отдельно от всех.

— Он здесь. Живой. Никто его не убил.

— Я уже видел.

— Он ждал меня в умывальнике и опять угрожал. Всё по кругу.

— Да, всё по кругу… — Мурлыка был, будто не здесь. — Когда-то придётся его разорвать.

— У тебя всё — «когда-то»! — сказала я зло. — Ты даже на вышку не можешь залезть!

К нам подошёл Семёныч.

— С Ильёй всё в порядке — не считая того, что он сбежал из больницы. Ушибы и сильное сотрясение. Он, кстати, не помнит, как ты его била. При травмах такое бывает.

— Я очень рада.

Семёныч продолжил:

— В принципе, можно тебя посадить. Но мы это делать не будем, ведь у тебя на сегодня назначена встреча. Помнишь, надеюсь?

— Ага.

— Перед обедом. Образ — невинная милая девочка. Произведи впечатление!

После завтрака я отправилась в душ.

Мало ли что! Вдруг «покупателю» не понравится мой личный запах. Рисковать я не собиралась.

И никаких обольстительных Гуччи-рашей, только капелька лёгких духов. Невинность, и ещё раз — невинность!

Когда я вышла из душа, меня ждал сюрприз. Одежды не было.

Девчонки! Меня начинали боятся, но ненавидеть не перестали. А я размечталась, что меня оставят в покое! Напрасно Семёныч сказал о встрече при всех.

Да только, я уже стала другой. Плевать я на всех хотела!

Как была, голышом, я вернулась в комнату. С волос стекала вода, за «вьетнамками» оставались следы. Девочки тихо хихикали.

Я заглянула в тумбочку.

Пусто. Ни косметики, ни одежды.

Ирка заржала в открытую.

Ну конечно! Кто же ещё? Считает себя в нашей комнате главной.

Я подошла, кротко опустив глаза. Спросила:

— Ирочка, где мои вещи?

И неожиданно провела прямой в челюсть здоровой левой рукой.

Ирочка, хлопая ресницами, осела на пол. Вся спесь слетела. Сопротивляться она и не думала.

— Я спрашиваю, где мои вещи?

Она не ответила. Я обратилась к другим:

— Где?

Девчонки молчали.

Искать — не вариант. Они ждут именно этого.

Из Иркиной тумбочки я вытащила косметику и бросила себе на кровать. Из шкафа достала Иркины шорты и блузку…

Пальцы распухшей правой руки не шевелились. Я красилась левой, которая теперь тоже болела.

Казалось, мир сходит с ума. Что они все себе думают?

Я главная подозреваемая в убийстве. Для обвинения улик предостаточно. Сегодня приедет столичный следак. А меня наряжают, как будто невесту!

Я с непривычки заехала щёточкой в глаз.

Неужели Семёныч верит, что всё устаканится? Все дружно забудут о трупах, он заживёт так, как прежде, а я поеду в Германию?

Абсурд!

Может, я чего-то не понимаю? Может, деньги и связи решают всё?

Я сопела, высунув язык изо рта. Мне очень хотелось произвести впечатление на взрослого. И вовсе не потому, что так приказал Семёныч.

В комнату заглянула питалка:

— Он ждёт тебя возле клёнов. Прекрасный мужчина!

Белые Иркины шорты болтались, спасал лишь ремень.

Ого! Огромный мужик и красивый. Брови дугой, волевой подбородок. Озорные глаза, в которых светится ум и, вроде бы, сострадание.