Телефон показывал совсем детское время: десять минут первого. Удивительно, как же долго сегодня тянулся вечер. Я прошла на кухню за арбузом и принялась есть его прямо ложкой, согнувшись над раковиной. И все равно потом пришлось умываться и закрывать глаза на пару пятнышек на майке. Но глаза быстро открылись, когда я снова взяла в руки телефон. Полчаса прошло с того момента, как пришла эсэмэска от Пабло: Виктория, нам нужно поговорить. Если не спишь, позвони мне, пожалуйста!

Да даже если бы я спала, то после такого мгновенно бы проснулась. Такая спешка могла быть связана только с Альбертом.

— Это Виктория!

Да, собственно это все, что я могла сказать сейчас членораздельно. Но Пабло хватило и такого приветствия.

— Я могу зайти?

Что он только что сказал? Действительно «кам-ин»?

— Когда? — спросила я дрогнувшим голосом.

— Прямо сейчас. Ты не спишь. Ты ходишь по квартире битый час и нарочно игнорируешь мое сообщение?

— Что?

«Что» спросить я не успела. В замке повернулся ключ, и дверь открылась. Я даже телефон не успела от уха убрать, а его телефон уже лежал в кармане шорт. Других. Пабло переоделся! Еще бы, как ни крути, мы были все в песке после пляжного душа… Плевать на «были»! Что происходит здесь и сейчас, интересует меня куда больше!

— Что? — повторила я вопрос уже не в телефон, а в лицо Пабло.

Но тот отвернулся и защелкнул на двери засов.

— Я полчаса торчу под твоей дверью.

— Почему не позвонил? — Английские слова постепенно возвращались ко мне в голову.

— Боялся напугать…

Боялся? Напугать? Типа, сейчас я чувствовала себя в полной безопасности в час ночи в запертой квартире, где только он и я?

— Что ты хотел? — утренний вопрос сейчас прозвучал более естественно, что ли…

— Сказать тебе одну вещь. Можно не в дверях?

— Конечно, — и я отступила обратно в кухню.

Он двинулся следом, и я пожалела о выбранном месте для разговора. В квадрате метр на метр дышать и без него было нечем.

— В общем, — Пабло тряхнул курчавой головой и опустил взгляд к моим стиснутым коленкам. — Альберт не приедет.

— Что? — снова спросила я, хотя прекрасно поняла сказанное им по-английски. Надо было спрашивать — почему? Если, конечно, правнук знал ответ на мой вопрос.

— Сегодня не приедет? — переспросила я из-за отсутствия хоть какого-то ответа.

Пабло вскинул голову и теперь буравил взглядом мое лицо, точно запоминал глаза. Как? Откуда? Почему? Почему он нарисовал меня и в таком виде?

— Вообще не приедет. Открытку писал я, — добавил Пабло быстро, точно боялся передумать откровенничать со мной.

— Я знаю, — ответила я, на удивление, спокойно.

— Давно?

— Пару часов как…

Пабло выдохнул и снова вперил взгляд в мои теперь уже дрожащие колени. И вдруг рухнул на пол, сжал мои ноги своими ручищами и уткнулся в них лицом.

— Прости меня, — услышала я сдавленный голос. — Прости, если сможешь.

— За что? За что я должна тебя простить? — еле выдавила я из себя, чувствуя, что дрожь из ног поднялась в горло. Голос вибрировал и пищал, как фонящий микрофон. Или это уже вылетало из груди свистящее дыхание, потому что руки Пабло переползли мне на талию. Он медленно вырастал в моих глазах, разгибая колени.

— За то, что притащил тебя сюда, — ответил он, уже вновь глядя мне в глаза.

Мне даже пришлось чуть задрать подбородок, чтобы остаться с ним хотя бы в мыслях одного роста, не поднимаясь на носочки.

— Почему ты?

Да, только так односложно я и могла сейчас говорить: руки его были уже под моей грудью.

— Потому что я. Потому что Альберто ничего не знает про открытку. Он не знает, что ты здесь.

— Почему? — повторяла я против воли, не желая верить услышанному.

Но верить надо было. Руки Пабло уже добрались до моей шеи, глаза — до моих глаз, а губы… Нет, я успела выставить перед собой руки, в мгновение сжавшиеся в кулаки, и Пабло отпрянул. Я отступила, хотя до плиты оставался всего один шаг, и такой же крохотный шажок отделял меня от Пабло или его рук. Они схватили меня за плечи. Я попыталась вывернуться, но лишь сложилась пополам и, точно бык, уперлась головой барселонцу в живот, но не сумела протаранить, потеряв под ногами опору. Пабло поднял меня над головой, как в том танце в парке Гуэль: подбородок его лежал на моей груди, а глаза испепеляли меня взглядом.

Пусти! Хотелось сказать, но я не могла вспомнить английский глагол. Пусти! Молил мой взгляд, но Пабло не отпускал и не опускал меня на пол. Кричать! Остается только кричать, пока он не заткнул мне рот — непонятно чем, да хоть кухонным полотенцем! И я закричала, но первое же мое «А!» он перехватил поцелуем. Я силилась оттолкнуть его, но чувствовала себя бессильной. Я даже не рвала назад губы, я безумно боялась любых последствий.

— Вот и все…

Мне как нож вошло в грудь его короткое «вэцит», и я согнулась пополам, то ли удерживаясь на ногах, то ли хватая воздух, то ли превозмогая боль, оставленную в теле его поцелуем.