Между страниц лежал черновик записки. Мелким, но таким же красивым почерком, как и на самой открытке, на все лады была написана фраза, притащившая меня из серого Питера в яркую Барселону: «Моя дорогая Виктория…»

Альберт был здесь еще месяц назад… И, видимо, колебался, приглашать меня или нет. Искал нужные слова и долго не находил. Сомневался… Да, именно так: строчки то уходили вниз, то взметались вверх, то писались малипусенький буковками, то просто-напросто пропадали за пределами листа в бесконечном времени ожидания.

Почему Альберту не позвонить? Не сказать — я передумал или (если такое еще возможно!) подожди меня здесь неделю, другую, месяц… Я готова ждать даже целый год… Только не в тишине. В которой только и слышен, что стук собственного сердца.

Я захлопнула книгу и вернула на место. Взяла телефон и готова была позвонить Пабло — пусть отыщет своего прадеда, пусть спросит его, когда? Или пусть передаст его приказ — дорогая Виктория, возвращайся домой, и я подчинюсь этому приказу, вернусь… Поплачу, но это куда легче, чем ждать погоды у моря, в котором плавают дохлые крысы и чужие следы любви.

Я скинула платье и, свернув не глядя, бросила в чемодан, достав оттуда для ночи спортивные трикотажные шорты и майку. На случай, если Пабло придет ни свет, ни заря, чтобы я не скучала. А он придет… Значит, надо проглотить обиду, почистить зубы и лечь спать.

Я провела рукой по плитке подле зеркала — в этом море плавают и красивые рыбки, живые, не дохлые… Я обвела ногтем слова и чуть не выронила зубную щетку. Со ртом полным пены я наклонилась к надписям — тот же красивый почерк, что и на моей открытке. Вне всякого сомнения, этих рыб нарисовал Альберт. А чего удивляться — рисунок входил в программу классического образования!

Приведя себя в порядок, я снова обошла квартиру — теперь уже, точно картинную галерею, и замерла перед девочками с закрытыми глазами. Теперь глаза не были закрытыми — они были открытыми, в них просто не хватало зрачков.

— Кто эта девушка? — продолжала я задавать вопросы в пустоту и в голос. — Кто?

И чем дольше я всматривалась в лица на разных портретах, тем больше мне казалось, что я знаю модель. Кто-то из знаменитых? Какая-нибудь принцесса, герцогиня, графиня… Кто?

— Нет!

Я привалилась спиной к спинке стула, и тот глухо ударился о стол. На всех этих картинах была изображена я. И почему я не видела этого сходства вчера, можно только гадать. Это я… С пустыми глазами, без души, мертвая… Такой меня увидел Альберт и запечатлел на бумаге сразу же по возвращении из Австрии в Испанию. Только зачем?

Да затем, что я не выходила у него из головы… Неужели он пригласил меня в Барселону, чтобы дорисовать глаза? Если те, конечно, изменились…

Я ринулась к зеркалу в старой раме над столиком с антикварным старьем. Глаза оставались на месте. Зрачки большие. Взгляд бешеный… Он не подходит к этим невинным акварельным девочкам, которых зачем-то написал Альберт. Он не подходит даже к обнаженным девицам на черно-белых фотографиях. Но он прекрасно дополняет мой нынешний вид. Нерасчесанные волосы, влажное от умывание лицо, короткая майка… А если я усну и высплюсь, поменяется ли мой взгляд?

Но просто так уснуть не получилось. Я снова полезла в прикроватную тумбочку. На этот раз в полной темноте. И заграбастала вместе с открыткой какие-то листы. Пришлось включить свет. Опершись локтем в подушку, я глянула на них: имена, цифры и смешные карикатурные портреты рядом с ними. Точно рукописи Пушкина.

Ради интереса я заглянула в ящик и вытащила еще пару листов. На этот раз мне попались письма, но я не отбросила их, потому что написаны они были на испанском. Я любовалась почерком и завидовала умению так красиво делать завитки. Дойдя до конца, я перевернула лист и чуть не выронила его: внизу стояла подпись — Пабло. Без фамилии, только имя. Письмо явно личного характера. Но…

Я разметала листы по одеялу. На всех них стояла подпись барселонца. Схватила открытку и положила поверх очередного письма: почерк идентичный. Если подпись верна и эти письма писал Пабло, то он писал и открытку, которую я так бережно хранила.

Сердце заколотилось в ушах. Я сгребла все бумаги и бросила в тумбочку, не заботясь об их целости и сохранности, но едва успела задвинуть ящик, как вновь уже открыла его. Альберт мог ведь элементарно попросить правнука подписать открытку? А вдруг Альберт пишет, как кура лапой… Но если это так, то… Кто нарисовал все картины в доме: тоже Пабло?

Наведя в ящике порядок, я осторожно задвинула его и вернулась в коридор. Не знаю зачем, но я потянулась к ручке закрытой еще утром двери. Удача — дверь поддалась, но тут же щелкнула замком, так резво я отдернула руку, точно от раскаленной сковороды, не понимая даже, чего так испугалась. Когда Пабло успел открыть ее? Он, кажется, ничего здесь не касался, кроме фотографии на стене?

Я осторожно повернула ручку и толкнула дверь ногой. Никакое чудовище не выпрыгнуло на меня из темноты. Света из коридора хватило, чтобы рассмотреть крохотную фотомастерскую: стол с аппаратом, которым я тоже была вынуждена пользоваться в универе, ванночки для проявителя и закрепителя, веревка через всю комнатку, на которой сохли фотографии. Я закрыла дверь — ничего интересного и ничего странного. Кроме одного — что здесь принадлежит Альберту, а что Пабло? Отыскать ответы на эти вопросы самостоятельно я не могла.