Он сорвал меня с себя, и я рухнула между его ног, коснувшись волосами пола. Потом нащупала покрытые мягким ворсом коленки и приподнялась. Пабло лежал неподвижно, и я знала, что ему сейчас нужно: ему — покой, а мне — его бешенство. Осторожно, осторожно, точно змея, я скользнула по смятому покрывалу к его плечу, прилегла на миг, вслушиваясь в гулкие раскаты грома в его дрожащей груди, и не дожидаясь объятий, скользнула губами вниз, собирая языком приторную росу, застрявшую в темных завитках.

— Вики…

Но я уже не могла ответить. Под моим языком его плоть оживала, и через минуту я уже не могла дышать. Пришлось выпустить ее на волю, и тут же лишилась свободы сама: Пабло перевалился через меня, чтобы достать из второй тумбочки резинку. Звук рвущегося пластика заставил меня зажмуриться… Свет из коридора едва рассеивал сумрак, но не придавал ему романтики наших с Альбертом ночей.

Да зажги мы с Пабло хоть все свечи на свете, засыпь кровать лепестками роз… Даже убери природа нестерпимую жару, все останется приземленным, банальным, недостойным воспоминаний. И я не хочу и не буду ничего вспоминать: я возьму то, что требует тело, с закрытыми глазами, оглохшая, забывшая все языки, кроме одного — языка тела…

Пабло перестал быть художником, а музыкантом никогда и не был. Я чувствовала себя мотоциклом, который долго заводили, а потом так же долго куда-то гнали, то и дело поднимая на дыбы. На спине Пабло явно остались следы моих ногтей, и с кожи человека они не исчезнут ни к утру, ни даже к вечеру, но я не жалела его, как он не жалел меня. Мы не знали, где подушки и не желали знать. Иногда я находила край матраса, чтобы вцепиться в него, но тут же отпускала, перекинутая Пабло на противоположный край кровати.

Какое счастье, что он не носил креста или иного украшения, иначе я пыталась бы ухватить его зубами. Сейчас я хватала воздух, боясь разбудить своим криком соседей, но через минуту уже забыла про всякий страх и стыд. Я ждала эту ночь целый год и не отдам от нее ни минуты — превращусь в животное, которое знает лишь слово: хочу. Да, я хотела еще и еще. С закрытыми глазами, в полной темноте, я прижимала к себе влажное тело барселонца, вдавливала его голову себе в грудь, чтобы Пабло ненароком не увидел моих слез. В них смешалось все: страсть и обида, радость победителя и горечь побежденной, злость и отчаяние и лишь капелька самодовольства. Я отдала ему тело, на одну ночь, но не душу, даже самую маленькую ее частичку… Души у меня больше нет: ее унес с собой Альберт, тихо затворив за собой дверь гостиничного номера.

Дверь вновь хлопнула, и я открыла глаза. Светло. Я в кровати одна, но подушка Пабло примята, и одеяло откинуто и не расправлено. Я скрутила узлом на макушке волосы и вылезла из кровати. Открыла дверь и прошла в коридор, не заботясь о своей наготе.

— Я думал сварить нам кофе, — сказал Пабло, с трудом отрывая от меня профессиональный взгляд.

Да, я чувствовала, что он смотрит на меня, как художник, не как любовник.

— Я выпью его здесь…

— В таком виде?

— Будто ты в другом?

Я не смотрела на него оценивающе. Я сделала все выводы в первые минуты знакомства. Ему есть чем гордиться, мне — тоже, и я сильнее вжалась бедром в дверной косяк и подперла его плечом. Барселонец шумно сглотнул, так шумно, что я расслышала этот звук за гудением кофейной машины. Я ликовала — больше он моего тела не получит. Пусть даже не пытается поцеловать…

Он протянул мне чашку, я взяла ее и пригубила пенку, следя за тем, как он нехотя отворачивается, чтобы загрузить в машину свежую капсулу. Снова гул и снова тяжелый вздох.

— Вики, я понял, что должен это сделать…

Пабло повернулся ко мне без кофе. Чашка осталась на столешнице. Он снова гулко сглотнул и даже зажмурился.

— Я отвезу тебя к Альберто. Прямо сегодня. Прямо сейчас.

Моя рука дрогнула, но не выронила чашку, а подняла над головой, и чашка полетела Пабло в лицо. Он увернулся, но стекло окна выдержало, и осколки посыпались в раковину.

— Мразь! — вырвалось у меня по-русски, и я не собиралась ничего ему переводить.

Мой вид, одновременно грозный и растоптанный, в переводе не нуждался.

— Послушай! Послушай же! Послушай меня!

По щекам текли слезы. Быть сильной, увы, оказалось мне не под силу. Пабло тряс меня за плечи уже, кажется, целую вечность, а я все никак не могла успокоиться. Или не хотела… Как и слушать какие-либо его оправдания. Прощения ему не будет! Взять меня обманом в нашей ситуации то же самое, что и взять силой. Взять чужое. To, что я берегла для другого. Того, кому я не смогу теперь взглянуть в глаза.

— Вики, я сказал тебе правду…