Эти матери…

Они были сильными бабами. Не в плохом смысле, как раньше могла подумать Саша, а в самом житейско-крепком, который можно представить для этой ситуации. Они махали рукой вслед неисправившемуся мужику “нехай идет”, они вставали в 5 утра, чтобы покормить ребенка перед тяжелым рабочим днем, они стискивали зубы, выискивая деньги на растущий организм.

Они обладали житейской мудростью, принимали все с простотой и единственным проявлением страданий, вероятно, был лишь почти первобытный вой в плечо винной подруге. Повопили, да и ладно. Они вставали каждое утро и жили дальше, не спрашивая себя зачем это, за что и почему дано им.

Они были прожженнее любого медработника, уже не щурились от неприятных процедур и не выходили из комнаты, казалось, к какому-то моменту у них вообще пропадало чувство брезгливости. Ведь дома-то они были наедине со всем этим.

Они сгибались и не ломались, они гнулись по ветру разных мнений врачей, но потом формировали свое мнение по развитию ребенка, и уже сами могли прищучить случайно попадавшихся юных неопытных докторов. Они, казалось, не думали о своей беде – весело смеялись днем и черт его знает, что делали ночью.

Они без особых копаний в душе делали, что должны и несли свой крест до конца.

Они, самое странное, любили своих некрасивых, ненужных и непринимаемых в обществе детей. Искренне…

___

Когда Саша она вернулась из больницы, то не смогла отказаться от встречи с женской компанией. Позвонила Яна и, не слушая никаких пререканий, заявила, что девчонки ждут ее – да, пусть она будет с ребенком, пусть толстая – после родов же, пусть усталая – побольше слой тоналки и консилера на лицо, пусть нельзя пить – бокал вина не повредит. Да и вообще, Яна – лучшая Сашина подруга, а она 3 месяца ее уже не видела!

Саша последние 1,5 месяца врала, что выписалась из больницы, там все никак не проходила желтушка. Подруги спрашивали, когда она позовет их на кашу, а Саша отшучивалась и придумывала миллион оправданий, пока это не стало выглядеть совсем глупо. Но вот что беспокоило ее – точно ли они хотели повидать ребенка и поздравить новоиспеченную маму, или стремились, возможно, без задней мысли, послушать про отношения с Макаром?

Перемерив весь свой гардероб, Саша остановилась на широком платье, которое скрывало ее живот, но открывало до сих пор красивые, худые ноги. Потоптавшись и выбирая между высокими сапогами на плоской подошве и модными ботильонами на высоком каблуке, пришлось остановиться на последних – надо пойти во всей красоте. Остается правильное пальто по цвету, выбор аксессуаров, а потом полвечера в ванной с масками, скрабированием кожи, патчами под глаза, самостоятельным маникюром – на ногти, которые немного удалось отрастить и ранки заусениц зажили – и педикюром, так, до кучи, для общего ощущения собственной охуенности.

Она максимально подготовилась, целые сутки она только и думала, как бы все прошло идеально: подгадала время, когда ребенок заснет крепким сном, перепроверила пылинки, крошки на своей одежде, пару раз почистила шерстяное пальто, чуть ли не под лупой обследовала каждый миллиметр дорогих эластичных колготок, отрепетировала макияж – прямо как невеста на выдание, ага, и осталась довольна приготовлениями.

Она, сияющая и довольная, вышла из дома прямо в Uber, забыв свой картхолдер, чуть не забыв люльку с младенцем. Пересчитала деньги на карте, привязанной к Apple Pay – семь тысяч рублей, должно с запасом хватить на легкий ужин и обратную дорогу. Она ехала, смотрела на вечернюю – и самую потрясающую – Москву и в эти секунды испытывала мощнейший душевный подъем. Она хотела на мгновение ощутить себя значительной, модной, крутой молодой мамочкой, у которой нет проблем серьезнее, чем решать: покупать ребенку японские подгузники или остановится на европейских премиальных.

“Улыбайся! Улыбайся, Саша! Будто ничего не случилось, будто и не было родов, страшных малопонятных диагнозов, предательства Макара, потери себя.

Улыбайся, как будто уголки рта прибиты гвоздями на уровне щек, как будто твое лицо – это маска Джокера. Чтобы никто не догадался, как ты жила эти месяцы.

Где твоя гордость?

Улыбайся, сука, улыбайся что есть сил.

И иди.”

___

Бокалы опять зазвенели, официант принес уже третью бутылку, а Саша подумала, как же они будут оплачивать их? Она рассчитывала взять бокал мартини, или даже парочку, и спокойно потягивать весь вечер, но тут запал подруг ее немного напугал. Она пыталась подглядеть цену шампанского в меню, но винную карту уже унесли. Весь вечер, неосознанно, в попытке получить ответ на главный сегодня вопрос, Саша исподтишка наблюдала за подругами: за их слегка жеманными жестами, за спокойной расслабленной позой, за тем, что скрыто от глаз, когда ты находишься внутри этой касты, а потом, по неожиданным причинам выходишь, и тут тебе оголяется вся истина. Не плохая, не кричащая, а просто истина, что этот мир и эти женщины – ее подруги – принадлежат к определенному образу жизни и неизвестно, что будет, если вдруг будешь отличаться от клана.

Нет, Саша теперь стала другой.

Она с некоторой долей жалости и вызова посмотрела на спящего ребенка.

Сказать им про него? Ха! В хорошо освещенном дорогом ресторане разряженная Саша, как никогда, чувствовала глупость решения поделиться своей проблемой с подругами.

То, что сейчас происходит в жизни у нее – стыдно. Стыдно говорить, стыдно признавать, что как прежде – не будет никогда, стыдно, что беспросветное отчаяние неминуемо поглотит ее, стыдно – что именно это люди ожидают от любой матери ребенка инвалида и заранее готовят речи, взгляды и темы разговоров, чтобы потом уйти и выдохнуть, будто освободились от тяжкого груза.

Стыдно, стыдно, стыдно…

Общественное мнение, от которого никуда не деться, только если деть куда-либо себя или пресловутое общество.

Раньше было стыдно болеть СПИДом, потом раком, а сейчас стыдно быть матерью ребенка-инвалида. Колыхнулась – а потом практически сразу пропала – инфантильная мысль о том, что где-то в этом мире поломка, если болезни у людей вызывают стыд, а не осознание поддержки и помощи со всех сторон, а особенно помощи близких людей. Иначе зачем они, эти близкие люди? Встречаться вот так, близко делиться “умеренно приемлемыми” новостями о том, как ведут себя их молодые мужья или жены – если есть – или о начальнике на работе, или о сексуальной открытости и экспериментах. А только наступят крайние, пограничные состояния – невероятно счастье или днищенноское горе – дак все близкие куда-то пропадают. Испаряются. Болезни – испарители близких людей.