— А могла ты не слышать, как кто-нибудь вошёл и ключ взял?

— Нет, ну это вряд ли! Как заперли меня, могла и не услышать. Это дело двух секунд, я, к примеру, в этот момент листала что-то или в сумке рылась и была временно тугоуха. Но открыть дверь, зайти, сделать несколько шагов до кафедры, взять ключ, выйти и дверь закрыть — такое я не пропустила бы. Дверь в лаборантскую ведь была нараспашку. Я ж не совсем глухая пока. Слишком сложно.

— Тогда вспоминай, кто к тебе приходил в это время. И зачем. То есть, под каким предлогом.

— Да кто только не приходил! Ты же знаешь, что у тебя, что у меня всегда толпы народу. Алёша Симонов забегал за учебником — он забыл его…

— С Симоновыми тебе просто везёт. Первыми на ум приходят!

— Не смейся! А то я обижусь и замолчу.

— И будешь одна мучиться и злоумышленника вычислять.

— Ладно, не обижусь. Тем более, всё это правда. Не могу об Андрее не вспоминать, а Алёша на него ужасно похож.

Злата приобняла подругу:

— Помимо Алёши кто заходил?

— Твои Коля Толюшкин и Серёжа Иванов были.

— Это я их присылала, мне их журнал нужен был, а он у тебя остался после уроков. Просила одного из них, но они же всегда и везде вместе бегают.

— Тома Писаренко была, хотела узнать оценки и перспективы сестры младшей, Ксюшки. Арина Халецкая забегала за темой доклада. Антон Чибисов спрашивал, не у меня ли его Ольга ненаглядная… — она вдруг замолчала. Злата обеспокоенно взглянула на неё:

— Господи, Ириш, ты что?! Ты плачешь, что ли?!! Ириша… Ирочка…

Действительно, по щекам Ирины Сергеевны текли крупные слёзы, лицо её мучительно кривилось, губы дрожали.

— Златик, слушай, за что ж меня так не… нена… ненавидеть-то?! Чтобы вот так, в кабинете, на все выходные! Что ж я им сделала-то?! Ты же знаешь, как я их, архаровцев, люблю… Я думала, что и они меня!

— Ириш, Иришенька! Знаю, знаю, как ты их любишь… — Злата теперь сама чуть не плакала, — и они тебя очень любят, очень! Поверь! Мне же со стороны виднее! Мои тебя обожают просто! И старшенькие мои тебя очень любили! Всегда про тебя спрашивают, когда звонят или приходят. И приветы тебе передают… Да они ж к тебе тоже забегают… Стали бы они это делать, если бы не любили?! Ну вот, честное слово, — любят!

— Ага, — ещё громче и горше заплакала Ирина, — так любят, что за… за… замуровали-и-и!

— Подожди! Ну не плачь! А то у меня мозги думать отказываются, когда ты так страдаешь. А я чувствую, как какая-то мысль шевелится, только поймать её не могу.

Ирина трагически всхлипнула и попыталась успокоиться, чтобы не мешать шевелению мысли подруги. Успокоиться не получилось, поэтому она зажала рот ладонью и стала тихонько икать, загоняя подступавшие рыдания вглубь. Несчастными зарёванными глазами она неотрывно следила за бегающей около доски взад и вперёд подругой. Наконец Злата остановилась и мрачно произнесла:

— А кто из коллег заходил?

— Да ещё больше визитёров было! Михаил Юрьевич, Гоги, Инна Аристарховна, Лопухов забегал, Мариночка, Ангелина — и та на наш четвёртый этаж со своего второго забралась, Полина Юрьевна, Галина Теодоровна, Марьяша, Рубен Степанович… Тебя только не было!

— Ну, значит, меня, пожалуй, можно на этом основании из злоумышленников исключить.

Ирина снова всхлипнула и затравленно посмотрела на Злату:

— То есть что же это? Меня кто-то из наших запер?! Ещё хуже!

— Нет, не хуже. Потому что взрослые — народ по определению более пакостный, они могут и за мелочь какую-нибудь гадость сделать. Это неприятно, но пережить можно. А вот дети… если дети не любят — это в нашей профессии беда. Сразу следует увольняться и отправляться кактусы выращивать в каком-нибудь профильном совхозе, или как они нонче называются? А теперь иди, умывайся, бери листок и давай думать, кому ты что плохое сделала.

Но подумать им не дали — в кабинет вломился радостный Павел, коротко посмотрел на зарёванную Ирину, мрачную жену, деликатно сделал вид, что ничего такого не заметил, сгрёб обеих в охапку, расцеловал в щёки и сообщил:

— Всё, девчонки! Хорош работать! Выходные! И я намерен их провести в обществе жены, а не в гордом одиночестве. А по сему, будучи, как тебя, родная, предупреждали знающие люди, тираном и деспотом, а также сатрапом, повелеваю с работы уйти!

C этими словами он прошёл к шкафу, достал сапожки жены, пальто и принялся, как маленькую, одевать её. Злата сопротивлялась, вертелась, пыталась объяснить мужу, что никак, ну просто никак не может сейчас ехать домой. Но Павел усадил её на стул, чмокнул в нос и начал обувать. Злате стало неловко, она выхватила сапоги у мужа и быстро сунула в них ноги. Павел протянул ей руки, поднял, на секунду прижал к себе и тут же отпустил, подмигнув.