– Так вот ты какой!

А Дом щурился от удовольствия и подставлял ей под тоненькие загорелые пальцы то одну свою стену, то другую. Павел же не мог отказать себе в наслаждении поделиться с неравнодушным человеком историей ремонта и реставрации, и показывал ей всё новые и новые места. Наглядевшись, наизучавшись, они, довольные друг другом и Домом, долго пили у камина чай с мятой, припасённой матушкой Ольгой, и слушали треск поленьев.

И Павел вдруг, совершенно неожиданно для себя тихо сказал:

– Спасибо, Злата… У меня давно не было такого чудесного вечера. И давно не было такой собеседницы. А уж соседки такой не было никогда, - с улыбкой закончил он и поднял свою чашку, большую, кобальтовую с тончайшим золотым рисунком. – Может, это нагло и преждевременно, но давай дружить?

– Я только за. – И она тоже подняла свою чашечку, точно такую же, сине-золотую, но поменьше. – За тебя, - немножко запнулась, стесняясь назвать его по имени, но продолжила, - за тебя, Павел, и за твой Дом. За то, чтобы всё у вас было хорошо.

Проводив Злату, но отказавшись от приглашения поужинать у них, Павел долго стоял у её калитки, глядя, как она добежала до крыльца, остановилась, помахала ему и скрылась за дверью. Мелькнула и пропала яркая полоска света от двери. В доме приглушённо заговорили, засмеялись, и Павлу стало вдруг хорошо и спокойно. Как будто за этой дверью жили близкие ему люди. Его бабушка, его дед, его… Кто? Он и сам не знал ещё, кем Злата могла бы стать для него, но чувствовал странное, непривычное: вот эта девушка, почти девочка – совершенно его человек. Он сунул руки в карманы, потянулся и повернулся, чтобы идти домой. Но тут в спину ему ударило:

– Напрасно вы к ней таскаетесь, Павел Артемьевич!

Он постоял пару секунд спиной, потом медленно повернулся, уже понимая, кого сейчас увидит:

– Добрый вечер, Римма Трофимовна! К кому же я, выражаясь вашими словами, таскаюсь? И почему напрасно?

– Здравствуйте-здравствуйте, Павел Артемьевич! – пропела она. Павел смотрел на толстые красные лоснящиеся щёки, на крохотные глазки, посаженные так глубоко, будто кто-то слепил колобок из теста, приложил к нему две изюминки и вдавил их вглубь этого самого колобка пальцами, на мелкие завитки седоватых волос, неопрятно торчащие из-под свекольного цвета ангорского берета, и с трудом сдерживал омерзение. Но их общая со Златой соседка ничего не заметила и взахлёб, почти восторженно затараторила:

– Да-да! Напрасно! Она ведь недостойная, падшая девица, распутница и куртизанка!

Павел заледенел и, с трудом сдерживаясь, чтобы не послать явно насмотревшуюся сериалов тётку туда, куда следовало, медленно и насмешливо заговорил:

– Да что вы говорите? Это правда? Она – куртизанка? Распутница? Падшая девица? – каждое слово он произносил раздельно, будто точки ставя, и чуть повышая голос.

– Да-да-да-да-да! – словно пулемётную очередь выпустила Трофимовна, явно наслаждаясь своей ролью разоблачительницы. – Она такая. Она недостойна такого чудесного молодого человека как вы! Она же замужем! А уж поведения какого! Она моему сынуле сердце разбила, мерзавка! Бедный мальчик её любил, уж как любил! Песни ей пел… эти, как их? Серенады! Вот. А она?.. – Трофимовна захлебнулась желчью и на секунду замолчала.

– А что она? – презрительно спросил Павел. – Воспользовалась его наивностью и невинностью? Скомпрометировала бедного юношу?! Поматросила и бросила?!! Оставила прямо у загса?!! Сделала ему ребёночка и ушла к другому?!!! И алименты не платит? А теперь собралась проделать то же самое и со мной? Какова распутница! – он с ледяным спокойствием посмотрел в растерянные глазки злобной сплетницы и тихо уточнил:

– На сколько лет она младше вашего драгоценного сынули?

Трофимовна моргнула и безропотно ответила:

– Да лет на десять…

Павел покачал головой:

– Да-а, хороша растлительница малолетних отроков! – развернулся и пошёл, морщась, как от невыносимой гадости. А Трофимовна так и осталась стоять под фонарём.

Через пару десятков метров крохотная женщина раннего пенсионного возраста боролась с огромной сумкой на колёсиках, застрявшей в сугробе. Павел подошёл, мягко отстранил её и рывком высвободил из снежного плена ярко-зелёный баул.

– Спасибо, - с достоинством произнесла женщина, и добавила, - вы простите, что я лезу, но пока я тут с сумкой сражалась, невольно ваш разговор слышала. Так вот, не могу не сказать, потому что знаю, что такое быть оболганной. Вы очень правильно сделали, что не стали слушать Трофимовну. Она несчастный человек, жизнь не задалась, муж умер давно, сын в тюрьме по собственной дурости, внуков нет. Существование бессмысленное. Сериалов про красивую жизнь насмотрится, а у самой-то никакого просвета. Вот и исходит злобой, сама сплетни сочиняет и сама же распространяет, да ещё и верить в них начинает. Никто не верит, а она очень даже. Всё, что она про нашу Злату несла, и правда, и неправда одновременно.

Они с Павлом медленно пошли по улице, и женщина продолжила:

– Злата, действительно, замужем. Только это не муж, а одно название. Она по глупости да молодости за него выскочила, теперь мучается, а порядочность не позволяет его бросить. Хотя, сдаётся мне, дело до развода всё-таки дошло. Он тут сразу после Нового года приезжал, так она его даже во двор не пустила, и разговаривать не стала. Мне Надежда Владимировна рассказывала, мы с ней случайно в магазине встретились. Вот и поболтали: я ей о своих внуках, она мне о внучках... Да и живёт Злата здесь уже давно, в Москве не остаётся ночевать. Такого раньше не было никогда, она обычно сюда только на выходные и праздники приезжала. А тут уж и каникулы закончились, а она на работу отсюда ездит. Так что про мужа Трофимовна зря. Да потом Злата вам наверняка не врала ничего, ведь так?