Шрифт:
И лишь когда поезд мягко дёрнулся, Табунов спохватился.
Прыгал он уже на ходу, под затейливую ругань проводницы.
Табунов узнавал и не узнавал окружающее. Поначалу – не узнавал напрочь. От улицы, упиравшейся в вокзал, осталось одно название – вместо ожидаемых домишек с палисадниками торчали шеренги панельных пятиэтажек с газонами, клумбами, молодыми деревцами. Многоэтажье новостроек озадачило, даже расстроило – Табунов уже четверть часа шёл по городу, которого совершенно не знал и, следовательно, который не мог знать его. Табуна, Витьку Табуна.
Он чувствовал себя обманутым.
Но вот он свернул в боковой проулок, миновал одну пятиэтажку, другую и радостно присвистнул – кажется, начинался он, его родной городок. У первого беленького домишки под обычной для этих мест четырёхскатной шиферной крышей Табунов даже приостановился, чем изрядно переполошил пегую, отчаянного вида собачонку. Она так добросовестно принялась отрабатывать хозяйский харч, так яро наскакивать изнутри на штакетник, что Табунов поспешил дальше.
Шагалось быстро – медленно, неторопливо почему-то не выходило.
Нетерпение гнало его по пустынному рассветному городу, гнало в ту его часть, где… «Стоп! – вдруг сказал себе Табунов. – Что где? Куда ты несёшься? Домой? Но в этом городишке у тебя уже нет дома. Он давно продан, твой дом, и живут теперь в нём совершенно чужие люди, ты даже не знаешь их, ты их никогда не видел (когда родители продавали дом,Табунов служил срочную). Куда ты идёшь? Куда ты идёшь?!»
– А действительно – куда? – сказал он вслух, растерянно оглядываясь по сторонам…
20 руб. 40 коп. Друзья детства
Дом его школьного друга, Олега Одинцова, находился в районе старого аэропорта. Это была городская окраина, которая, впрочем, таковой – окраиной – никогда и никем не ощущалась. Почему? Вероятно, потому что когда-то на этом месте зацепилась за край степи казачья станица. Со временем она потихоньку прирастала населением и, соответственно, домами, вскоре стала райцентром, кусок степи отдали под аэродром, и попёрли новостройки – тогда ещё сплошь одноэтажье – в противоположную от аэродрома сторону. Флюс на одной щеке деревни вспухал, вспухал и вымахал ненароком в городишко. Изредка над ним стрекотали курносые «кукурузники» и, сделав положенный круг, садились на аэродроме.
Посадка самолетов отлично просматривалась из окон одинцовского дома, ещё лучше – из чердачного окошка. Табунов помнил, как неслись они с Олегом сломя голову к лестнице, едва заслышав стрекот «кукурузника», как неутомимо жужжали потом, оседлав чердачную рухлядь и крутя в руках половинки распиленного автомобильного руля. И оба, разумеется, мечтали о небе…
Теперь им по тридцать. Один – инженер, другой – учитель. И уже десять лет как не виделись друг с другом. И пять лет не переписывались. Жизнь…
… Аэродрома больше не было. Табунов знал это ещё из писем Олега пятилетней давности, но всё равно удивился. Оттуда, где простиралась приспособленная под взлётно-посадочные полосы степь с дальней лесопосадкой на горизонте, широким фронтом надвигались близнецовые пятиэтажки. Пустив впереди себя громадные «тэшки» подъёмных кранов, они шаг за шагом отвоёвывали у взлётного поля не только землю, но и небо. Горизонт, такой далёкий когда-то и ровный, теперь лез в глаза рваной, ломаной линией общественных крыш с ёжиком телеантенн, то там, то сям попирался трубами котельных и стрелами подъёмных кранов.
Домик Одинцовых стоял на месте. Почти прежний, разве что гуще прикрылся деревьями, словно прячась от надвигавшихся пятиэтажных, одинаковых, точно солдаты, бараков, да заметно почернел шиферной крышей. Возле калитки стояла белая «Волга» старой, ценящейся у автолюбителей марки с округлыми, зализанными формами. ГАЗ-21, кажется. С оленем на капоте. Табунов хмыкнул недоверчиво: неужели одинцовская? А если нет, то что она делает здесь в такую рань?
Калитка пропустила его без скрипа. Узкая полоска бетонной дорожки вела к крыльцу, возле которого оказалось неожиданно людно. Олежку, стоящего во весь рост и что-то говорившего, Табунов узнал сразу, других затруднился – те стояли на коленях и с чем-то там возились, кажется – с брезентом. Но вот мелькнул усатый профиль одного, белобрысая физиономия второго – Табунов радостно крякнул и отступил за куст сирени. Там он дёрнул из нагрудного кармана рубашки темные очки и, сунув их на нос, зашагал к крыльцу.
– Простите, граждане, что здесь происходит? – строго осведомился он, подойдя. – По какому праву нарушаете утренний покой советских тружеников? Машина у калитки, здесь толпа… Прошу всех предъявить документы!
– А вы, собственно… – удивлённо начал Олег и тут же смолк. Рот его разъехался в улыбке, он сдавленно хохотнул и завопил: – Витюха! Ха-ха! Табун,чёрт!!
Табунов отшвырнул свою сумку и, хохоча, полез обниматься.
– Мужики – крикнул Олег. – Мужики! Да это же Витька! Табун!