– Ну да? – недоверчиво засмеялся Табунов, но тут же что-то вроде припомнил. – Брыкался, говоришь… Ох, как я спал! Как спал! Тысячу лет так сладко не дрых. И правильно, что не подняли. Шут с ней, с рыбалкой. Ещё нарыбачусь. А где мужики-то?

– Пашка на лодке, а Саня где-то здесь, недалеко…

Табунов заметил торчащий из воды шнур, потянул и выудил сетчатую кошёлку – там билась одна единственная рыбёшка. Заулыбался.

– Весь твой улов?

– Да, что-то не ловится, – без малейшего огорчения ответил Олег. – Вот посижу ещё и эту отпущу.

– Чего так?

– Жалко.

– Кого жалко? – удивился Табунов.

– Рыбу.

– Ну, ты даешь! А чего её жалеть-то?

– А ты представь, что тебя за губу подцепили и тянут. А потом живому брюхо распорют, выпотрошат и – на сковородку. Или в кипяток. Как, приятно?

Табунов добродушно рассмеялся – не над тем, что сказал друг, а над тем, как он это сказал – серьёзно, без тени улыбки.

– Смеёшься… – Олег пошлёпал поплавком по воде. – Один умный человек сказал: самый ужасный крик тот, который мы не слышим. Понимаешь? Мы тянем рыбу на крючке, она верещит, а мы – не слышим…

– Ну ты-то, наверно, слышишь, – пошутил Табунов.

– Слышу, – серьёзно ответил Олег. – Не всегда, правда… Но стремлюсь.

Табунов покачал головой, принялся разматывать свою удочку.

– Вот смотри, – продолжал Олег, – любую животину – корову там, кролика, свинью, ещё кого-то – прежде чем свежевать, убивают. А почему? Да потому что кричат они. Кричат так, что… Ну, понимаешь, в общем…

– А кроме того, – перебил Табунов, – корова, вырываясь, и копытом очень может дать. И на рог насадить. Потому и забивают.

– Ну да. А рыба не кричит, копыт не имеет. Слабая она. Вот мы ей, живой-то, и выпускаем кишки, и чешую обдираем. Представляешь? Представляешь, что она должна испытывать при этом?

– Слушай, а ты, случаем, не заделался вегетарианцем?

Табунов засмеялся и обнял друга. Он узнавал того, прежнего Олежку, во многом чудного, непохожего на других.

И вдруг начался клёв. Причём только у Табунова – Олегов поплавок стоял, как вкопанный, ни дрожжинки. А Табунов тянул одну за другой, еле успевал червяка насадить, забросить – и поплавок нырк! Табунов взмок. Глаза пятаками. На висок вена выползла. Пульсирует, дёргается, капельки пота вниз ссовывает.

– Уфф! – шумно отдувается он и – словно спугивает. Поплавок замирает столбиком. Минуту стоит. Другую стоит. Пять, десять минут прошло – стоит!

Табунов досадует, Олег смеется.

– Смейся, смейся, – скрипит Табунов, – мне и этого хватит. Вона, красавицы! – и тянет из воды садок. В нём плотно хлещутся тугой ртутью тела несчастных немых, штук десять, не меньше. – Вот это ушица будет! – восторгается он. – А, Олежка?

Олег смотрит без зависти – азарт рыбака ему и впрямь неведом.

– А ты, вроде бы, тоже не ходил в рыбаках, – говорит он Табунову. – Или пристрастился?

– Да нет. Эта рыбалка – первая года за два. Не рыбачу, а вот когда приходится, ну… коллеги иной раз уговорят, сяду тогда с удочкой, и стоит, веришь, одной попасться – всё, зверею. А потом, – Табунов пожимает плечами, – опять живу спокойно. Без рыбалки.

Табунов откинулся на спину, загляделся в небо.

– Ну а ты всё там же работаешь? – спросил он Олега чуть погодя и засмеялся: – Директором школы-то ещё не стал?

Олег замялся. Потом усмехнулся и буркнул:

– Директором – нет, а вот грузчиком – да.

– ?!

– Попёрли меня из школы.

– Как так? – крякнул Табунов и изумлённо уставился на друга.

– Да так, – Олег вздохнул, поднялся рывком. – Что называется, «А не позволите ли вам выйти вон, уважаемый Олег Александрович!» Ну да ладно, потом как-нибудь расскажу. Пошли ухой заниматься.

– Пошли… – растерянно откликнулся Табунов.

Озеро оказалось небольшим, но глубоким и неожиданно студёным.

Солнце, раскочегарившись добела, отсюда, из воды, смотрелось просто ярким, блескучим кругляком жести. И жалило оно только глаза, тело же, под самый подбородок, облепил плотный холод – сердце толкалось в горле, лёгкие заходились судорожными вздохами, глаза лезли на лоб.

Табунов ухал, лупил руками и ногами по жидкому льду и проклинал неслабыми словами друзей – те только что сбросили его с берега и теперь заходились в хохоте, размахивая руками и тыча пальцами. Потом они сгребли Сажинова, но он вывернулся и побежал вдоль берега. Друзья – за ним.