Да, да... это все, это гибель, доченька, гибель...

"Но ведь это же будет расти!" -- "Да, расти будет".
– - "Что же нам делать?" -- "Не знаю. Надо избавляться от желтухи. Это сейчас главное".
– "Но откуда желтуха, откуда?" -- "Скорей всего, это парентеральное заражение. Через уколы".-- "Как?! Это значит?.." -- взглянул на заведующую. Но разглядывала Евгения Никаноровна носочки свои и ступнями отталкивала от себя это. Совершенно справедливо отталкивала и от себя, и от всей медицины бесплатной нашей. "Значит, здесь заразили", - убито пробормотал. "Да, когда делали переливания. Или с кровью донора занесли. Но скорее всего иглами". "Но ведь их же кипятят!" - "Хм!..
– - даже головою качнула.
– - В Америке, вообще на

Западе, да и у нас в армии, все шприцы -- разового употребления. Как там ни кипяти, а возможность..." - "Значит, здесь, здесь... весной. И это все знают?"

"А как же!.. И знают, и приказы специальные издают, н-но..." -космогонически усмехнулась: где живешь, милый. "Так неужели же для такого больного ребенка... неужели нельзя было нам сказать: купите за рубль иголку, за..."

Но заведующая, сидя каменно и насмешливо, раза два шаркнув по земле босоножками, пренебрежительно оттолкнула и это. Нет, не брызнул я, удержался. И пошел провожать Людмилу Петровну. Без халата, не осененная опухолями, чем была эта женщина в пестрой толпе? Плоть от плоти ее, кость от кости. Кому померещится, что сам Абадонна глядит на него с этих скул, из-за этих очков. Отбывала Калинина в отпуск, на юг. И вторая, Лина, которую ты так любила, тоже дальше, дальше уплывала от нас в свою новую жизнь. Бездетные, вольные...

Ой, Людмила Петровна, если хотите, я вам дам такой адрес! Только...
– нарочито смущенно потупилась,-- это дорого, девять рублей с человека в день. Зато у самого моря, комфорт такой, как в санатории ЦК, личный телефончик, дом каменный, а уж кормят, та-ак кормят!..
– - схватилась за щеку.

Давайте, Линочка...
– - усмехнувшись, вытащила блокнотик, ручку. И застыла на минутку в костюме цвета... ну, такой, как полы в магазинах или на лестничных клетках делают, когда заливают мраморный бой серым цементом.

Людмила Петровна, - неуместно вклинился я, - мне стыдно просить, но после вашего отпуска... если надо будет?..

Ради бога, Александр Михайлович, чем только смогу! Вы ведь сами знаете, как я отношусь ко всем вам. Поверьте: очень, очень редко люди так становятся мне...
– - и не договорив очевидного, пролила на прощание снеговую улыбку.

И ушли они, солнцем счастливо палимы. А меня не вели к тебе ноги. Лгать, лгать... Все закончилось. Все начиналось.

Вечером -- телефон: "Саф-ша?" -- "Лева? Ты что, здесь?" -- "Как видишь, ха-ха, двадцатый век. Утром выпивал в Мезени, а сейчас..." -- "Достал? Старая, вонючая?" -- "Да-а, ста-арая...
– - иронически закрякал.
– - Свежей, чем у Елисеева! При мне разделывали. Увидишь. Мавр сделал свое дело, Мавр может хохотать!"

Он вошел, и в руке, оттягивая ее, была сумка-холодильник, купленная нами для этого случая. Весила она пуда полтора. "Все сделано по вашей инструкции: мешочки холодильные я держал у Ивана Аббакумовича в холодильнике, загрузил алаперой, а их сверху. Сейчас... сейчас сам увидишь, вот..."

О, на это стоило бы и вам посмотреть. Не горбуша, не семга -- по цвету, фактуре меж ними: оранжево-красная, сочащаяся жиром, с толстой шкурой цвета охотничьей дроби. И не граммами, даже не ломтями разворачивалась она перед нами -- но широким могучим пластом. Гляделась она так гастрономно, что слюна набегала приливом. Подергал зубами. "М-да, -- ядовито покачивал головой Лев, -- как же, как же, с вашими зубками..." -- "Да, это для саблезубого тигра".
– - С трудом вытащил челюсть из твердейшего, вязкого мяса. Это счастье твое, белуха, что ты несъедобна, не то быть бы давным-давно тебе ископаемой стеллеровой коровой. И "красные книги" не спасли бы.

Утром встретила меня привычным вопросом: "Мама дома? А что она делает?" Но сегодня, спрашивая, глядела в стеклянную стенку, за которой шли веселые сборы -- няньки, сестры ласково провожали Лену домой. А она, озабоченная, и не чувствует, какая счастливая. Это нам с тобой, Лерочка, полной жменей прочувствовать выпало. Неотрывно глядела туда, и такая тоска, молчаливая, уже знающая, была в твоих, темной мукой выдолбленных глазах.

– - Папа...
– - Да, Лерочка, почитать?
– - нарочно напомнил, а сам знал, что не то.
– -Нет...
– - головой отвела.
– - Она мне помашет?

И прочла ли, почуяла ль или просто воспитанная, хорошая девочка -- от дверей, из-за спин и задов белых обернулась с улыбкой, ручонку смуглую, крепкую вскинула, и ответно ей -- худенькой, тоненькой.

В коридоре остановила меня заведующая:

Сегодня переводим вас в инфекционную клинику. В нашу, в нашу, не беспокойтесь!
– - добавила с откровенным презрением.-- Ну, почему, почему! Вы же слышали: у вашей девочки гепатит. Мы и так уж передержали вас здесь. Там замечательные врачи, персонал.

Но ведь нас не будут туда пускать!
– - вырвалось главное.

– - Да, там строго. Но мы говорили с главврачом. Может, учитывая состояние больной, она разрешит кому-то из вас, а в общем, не знаю, не знаю, вряд ли.

И пошел я к дверям главврача. Машинистка в белом халате, как и положено медику, выстукивала "Олимпию".

– - Да, помню, помню вас, как же...
– - подтвердила вздохом Вера Федоровна, мол, жалею, что связалась с вами, да что уж теперь делать.
– Что?.. Забрать больного ребенка с желтухой домой? Ох, поверьте мне, товарищ Лобанов, я ведь тоже мать и очень хорошо вас понимаю. Ну, заберете и что?.. Вы... хотите дать эндоксан...
– - и это она уже поняла, -- но поймите: никто не пойдет на это, никто! И потом, знаете, что будет?
– - Но прежде чем выдать мне, легла грудью на край столешницы и еще выдвинула над ней из гладких плеч белое приветливое лицо.
– - Кома... Печеночная кома. Это -- страшная вещь. Вы хотите уйти от мучений, но принесете ужасные. Поверьте мне. Я это видела. Не дай Бог никому видеть, тем более... Вы себе этого не простите.