–Узнал? – негромко спросил полицейский, вплотную подойдя к Новаку, который теперь уже без страха глядел на полицейского.

– Вам с бородкой лучше шло, пан адвокат, – после недолгой паузы, пошутил Новак. Полицейский, засмеялся и провел рукой по подбородку.

– Давай отойдем, не будем вызывать ненужных подозрений, – полицейский оглянулся в сторону блокпоста, а затем, показал Новаку рукой в сторону дома на углу улиц Твардая и Слиская. Новак, дернув поводья, отогнал повозку на обочину дороги, встав возле самого дома, так чтобы с блокпоста их не было видно.

– Как же я рад тебя видеть, —полицейский подошел к Новаку и крепко обнял его за плечи.

– И я вас рад видеть, —произнес Новак, —сколько лет то прошло?

– Да вроде пять, – на секунду задумавшись, ответил полицейский.

– Так, стало быть, вы теперь в полиции служите, пан адвокат? —удивленно спросил Новак, внимательно рассматривая полицейского с ног до головы.

– Да, как видишь… – отвел глаза полицейский. Затем, внимательно рассмотрел повозку и даже чуть наклонился, пытаясь заглянуть вниз телеги.

– Вижу ты все так же незаконными делишками промышляешь, —тихо произнес полицейский, вопрошающе посмотрев прямо в глаза Новаку.

– А куда мне деваться, – махнул рукой Новак.

– Значит не прислушался к моему совету бросить это все и жить нормально, – строгим голосом сказал полицейский, заложив руки за спину. Новак опустил голову как нашкодивший школяр и покачал головой.

– Да я шучу, ты что, – искренне произнес полицейский, и оглянувшись назад, продолжил. – Послушай, у меня мало времени, давай встретимся сегодня в семь вечера на Мурановской площади.

– А где там именно?

–Со стороны улицы Налевки знаешь, – быстро ответил полицейский. Новак молча кивнул головой.

– Тогда до встречи, – уже на ходу бросил полицейский, и на секунду обернулся, посмотрев на Новака, —я часто вспоминал тебя, думал, где ты и что. Особенно последнее время вспоминал, – сказал полицейский и на прощание легонько кивнув головой, быстрым шагом пошел к блокпосту.

– Я тоже вспоминал, пан адвокат, —задумчиво прошептал Новак себе под нос, глядя вслед полицейскому, а потом дернул поводья и вернул повозку на Твардую.

Повозка мерно застучала по пустой мостовой. Новак несколько раз обернулся, радуясь и удивляясь этой неожиданной встрече. Пройдя немного, он успокоился и остыл, радость встречи отступила, и теперь одна мысль больно уколола его. Он даже поморщился. Абрам Пассенштейн, знаменитый варшавский адвокат, вдруг теперь полицейский.

Новак презирал еврейскую полицию и для него все служившие там были пустым, никчемным местом, настоящим мусором. Немецкие жандармы и может быть синие полицейские – вот кто были вершителями и через кого, можно было проворачивать дела. А эти… Шуты в формах. Вот, кем были для Новака еврейские полицейские. Но это для него. В самом гетто, они были всесильны. Новаку частенько приходилось сталкиваться с ними, но он знал, чем их приструнить. Несколько купюр, брезгливо вложенные в жирные лапы еврейского полицейского, и он твой.

Правда пан адвокат – совсем другое дело. Не спеша идя по улице Твардая, Новак вновь живо и ярко вспомнил первые дни августа 1937 год, когда он сидел на неровной, деревянной лавке в клетке для обвиняемых. Вспомнил он жирную, лоснящуюся от пота физиономия варшавского полицейского с густыми усами концами наверх, у которого под натиском пана адвоката во время допроса забегали маленькие, липкие глазки как у крысы, и он искал глазами защиты у прокурора, но обвинитель на процессе в ответ лишь злобно фыркал и мотал головой. И теперь пан адвокат сам надел форму полицейского. Пшемисл Новак даже почувствовал негодование и нечто похожее на душевную боль, какую испытывает человек, когда кто —то близкий ему сильно оступается в жизни, совершив роковую ошибку. Пшемисл Новак всегда считал себя обязанным пану адвокату, который бесплатно и бескорыстно защищал его, и это чувство не было таким, словно ему приковали к ногам тяжелые, неподъемные гири, вовсе нет, а скорее наоборот. Уже в тот же день, когда Пшемисла Новака освободили из зала суда, он твердо решил, что обязательно отблагодарит своего адвоката. Более того, эта мысль настолько заняла его, что не прошло и дня после суда, как он пришел в адвокатскую контору Эйдельмана, находившуюся недалеко от Банковской площади, чтобы лично выразить свою благодарность и сказать Абраму Пассенштейну, что теперь он его вечный должник. Но, увы, слов этих он так и не сказал. Нет, он встретился с улыбчивым, хитрющим Абрамом Пассенштейном и даже с самим хозяином адвокатской конторы, паном Эйдельманом. Они стояли в коридоре, и пан Эйдельман расспрашивал его о том, чем он планирует заниматься теперь и по – отечески предостерегал не ввязываться в темные делишки. Он, опустив голову, слушал пана Эйдельмана и ему было все это приятно, до слез приятно, что кто —то интересуется его судьбой. Вообще сама мысль, что эти солидные паны в дорогих костюмах и белоснежных сорочках с огромными, золотыми запонками на рукавах защищали в суде его, выросшего в вонючих и грязных еврейских трущобах Варшавы, а теперь искренне интересовались его судьбой, никак не укладывалась в его голове и он, стоя рядом с ними, мотал головой и хлопал глазами.

И может быть даже после всех сказанных паном Эйдельманом ласковых слов он бы сказал, ради чего пришел. Но произошла еще одна встреча, из тех, которые никогда не тускнеют в памяти, сохраняя с годами всю яркость и свежесть первых впечатлений. Юдифь Эйдельман, дочь пана Эйдельмана, появилась в коридоре адвокатской конторы. Это потом, когда Пшемисл Новак покинет адвокатскую контору Эйдельмана, он будет ругать себя за свой вид и грязные руки, а в тот момент он просто таял в ее присутствии, боясь поднять голову. Не было дня с той встречи, чтобы Новак не вспоминал ее. Встреча с ней вонзила нож в его сердце и оставила рану незаживающей.

Вдруг одна мысль пронеслась в его голове, и он даже остановился, придержав поводья. Его сердце застучало. Пан Эйдельман и его дочь тоже должны быть здесь, в гетто, где же еще быть варшавским евреям. Новак ухмыльнулся и дернул поводья, вспомнив, что мог прислушаться к немецкому офицерику и плюнув на несколько сотен злотых, навсегда залечь на арийской стороне. От этой мысли он даже побледнел.

Где – то впереди послышался знакомый свист. Новак вздрогнул и остановив повозку, огляделся по сторонам. Он стоял на широком перекрестке улиц Твардая и Простая. Слева, со стороны углового дома на улице Простая, навстречу к нему двигались две знакомые фигуры: один длинный как швабра и с шагом как у цапли, другой среднего роста, худой, сутулый, с папиросой в зубах. Одеты они были точь —в точь как Новак, только у длинного рукава пиджака были короткими, оголяя худые как ветки руки. Эти двое подошли к Пшемислу Новаку и о чем —то тихо переговорили, а затем все трое вместе с повозкой скрылись в арке того дома на углу улиц.