— Давай, — произношу и поворачиваюсь к нему, обнимаю его за шею и целую.

Мне нельзя заниматься сексом после родов, но внизу живота все равно наливается приятная тяжесть, стоит Давиду обхватить мои ягодицы ладонями.

Я шутливо выставляю руки между нами и упираюсь в его плечи.

— Хватит, — произношу едва слышно. — Мое желание слишком сильно, — улыбаюсь Давиду и отчего-то немного смущаюсь.

— Это можно исправить, — легко произносит он и притягивает меня к себе сильнее, вжимая мое тело в каменный стояк. — Я пиздец, как соскучился по тебе. Ты не забыла, что секс у нас был всего один раз? И тот спустя немалого времени держания меня на сухом пайке.

Я смущаюсь еще больше, потому что все действительно так и есть. У нас с Давидом был секс непосредственно до родов, а до этого никто не решался сделать первый шаг. И теперь мы оба полны желания, но нас сковывает невозможность удовлетворить друг друга.

Не дожидаясь моего ответа, Давид перехватывает мою ладонь и тянет ее к своему паху, толкаясь сильнее.

— Чувствуешь? — произносит он. — Я охереть, как хочу тебя, Мила.

Он не сдерживается и целует мои губы настойчивее, проникает глубже языком и уводит поцелуй к шее, спускаясь к плечам.

— Давид, — пытаюсь его остановить, но он напористо идет дальше, заводит руки под мою майку и проводит ими по спине.

— Я знаю другой способ удовлетворения нас обеих, — шепчет мне на ухо. — Поверь мне, тебе понравится.

Я задыхаюсь от его слов и от желания, которое вдруг заполняет меня. Послеродового кровотечения у меня уже, слава богу, нет, поэтому мне ничего не остается, кроме как сдаться. Завожу руки за его спину и смыкаю их у него на шее, притягивая мужчину к себе ближе.

Он стаскивает с меня футболку, а я дрожащими руками расстегиваю его рубашку. Пуговицы поддаются не сразу и последние я просто отрываю с мясом. Ладони Давида тянутся по спине к бюстгальтеру, когда я слышу громкий хлопок дверью в коридоре. Вернулась Мариша и, судя по всему, она не в лучшем расположении духа. Желание пропадает сразу, едва мне стоит представить ее расстоенной, или того хуже, плачущей.

Давид понимает мое состояние и отступает, обнимает за плечи, чтобы успокоиться и после отходит, поднимая свою рубашку.

— Я поговорю с Глебом, Мил, мне кажется, он имеет к ее состоянию непосредственное отношение. Или же что-то знает. Мне самому не нравится все, что происходит. Мила и моя дочь тоже. Ты попробуешь с ней поговорить?

Киваю и натягиваю широкую желтую майку обратно.

— Попробую. Может быть однажды она созреет для серьезного разговора.

— Я думаю, у них с Глебом что-то…

Давид замолкает и не договаривает, хотя я и сама думала об этом. Я киваю, давая понять, что солидарна с ним. Правда, что делать в этом случае, я совершенно не знаю.

— Я поговорю с ним. Если это так, переведу его учиться за границу, — Давид пожимает плечами. — Скандалов в семье нам сейчас не нужно.

— Ты думаешь, это правильно? — со страхом спрашиваю, боясь испортить жизнь своей единственной дочери. — Вдруг они по-настоящему любят друг друга?

— Давай подумаем об этом потом, — предлагает Давид. — Я понятия не имею, что происходит, но уверен, что мы все решим. Ну какая любовь в восемнадцать и двадцать, Мил? — он усмехается. — Это сейчас им кажется, что у них все серьезно, а пройдет несколько лет и все изменится.

Я только киваю, потому что вспоминаю себя в восемнадцать. Я была взбалмошной и часто влюбчивой девчонкой, правда, не помню, чтобы когда-то расставание с парнем расстраивало меня больше, чем на несколько дней. Обычно мне было все равно, а Маришка. Вдруг она другая и ее чувство настоящее. И Глеб. Он ведь уже взрослый парень, разве нет?

— Мы не можем позволить им быть вместе, — решительно произносит Давид. — Они наиграются, а мы снова будем отмываться от скандала.

Я с ним согласна, но чувство, что я что-то делаю не так, все равно не покидает меня.

Набравшись смелости, все таки захожу к Маришке. Стучу в дверь и, не дождавшись разрешения, нажимаю ручку. Дверь поддается, и я попадаю в комнату. Маришка лежит на кровати, уткнувшись носом в подушку. Ее плечи подрагивают, а светлые волосы разметались по подушке, скрывая лицо. Не трудно догадаться, что она плачет, и это разрывает мне сердце.

Медленно ступаю ближе и, усевшись рядом с ней, кладу руку дочери на плечо.

— Мариш…

Она дергается, будто испугалась, но после ее плечи поникают и раздаются всхлипы. Кажется, она начинает плакать сильнее.

— Мне так плохо, мам, — вдруг произносит она. — Так плохо.

Она поднимается, и я замечаю ее заплаканное лицо: в голубых глазах застоялись слезы, тушь размазана по щекам, а нос покраснел. Понимаю, что плачет она уже немало и хочу спросить, что случилось, но дочка не дает такой возможности. Она лишь приближается ко мне и обнимает меня за плечи, притягивая ближе.