В коридоре темно, свет я не включаю. Иду медленно, вытянув вперёд руки, осторожно ступая измученными морозом ногами. Ванная комнатка крошечная. Щелкаю светом, жмурюсь, от его электрической, неправдоподобной яркости. Душевая кабинка, унитаз, раковина. Табуретка, на ней висит Сенькина рубашка.

Рубашку я перевесила на крючок. Села. Пятки смешные у меня, розовые от холода, как у младенца. Только грязные. Отрываю перцовый пластырь, так больно, что кажется — вместе с кожей. Но кожа на месте, даже удивляюсь этому. Обжигает и струя чуть тёплой воды из душа. Даже касаться больно. Может, обморозила? Умереть от гангрены было бы по меньшей мере неожиданно.

Смешно, но я бы погладила юбку. Чувствую, разговор меня впереди ждёт не самый лёгкий, а я в мятой юбке… несерьёзно. Но если у Сеньки и есть утюг, то не здесь, а ходить искать тоже смешно. Вызовут дурку. Ноги отмыты, я даже носки чистые надела которые трогательно сушились на змеевике и пахли клубничным туалетные мылом.

Колготки я сняла ещё после первой пробежки, капрон, пусть и сотню раз рекламированный известной фирмой моих босых забегов не выдержал. Наверное они так и висят на спинке губернаторской кресла… Лицо мыла долго, до скрипа, тем же туалетным мылом — больше здесь ничего не было. Причесалась, одернула блузку. Можно было ещё зубы почистить, но запасной щётки не было. Я с сомнением покосилась на Сенькину — он мою брал, нисколько не заморачиваясь, я потом ему три штуки купила, так и стояли у меня, хоть и одна живу.

— Умру с грязными зубами, — сказала я своему отражению.

Да и бог с ним. Прислушалась к своему сердцу — обязательная, ежедневная процедура. Я понимала, что к врачу пора. Может даже скорую вызвать. Не было почти боли, только ноющая пустота в груди, мне казалось, что меня всю в эту пустоту скоро затянет. Сердце не болело. Оно словно исчезло, и это пугало больше всего.

— Ну что же… пора идти.

Обратно по коридору. Бесконечная ночь грозит закончиться — я вижу, как сереет небо в квадратах окон. Я крадусь по коридору — мне хочется услышать, о чем они говорили. Замираю перед открытой дверью.

— Катя, — говорит Дима. — Ты пыхтела и топала, как слон приличных размеров. Поэтому лучше заходи.

Вроде как весело сказал, а сам не улыбнулся даже глазами. Усталые у него глаза. И вопросов наверное миллион. Если заскулить и сжаться калачиком на полу, пощадит, не будет спрашивать? А потом в дурку — будем там вместе с Лялькой в куклы играть. Прекрасная альтернатива адским разговорам.

— Дим, — робко попросила я. — А может не надо?

— Надо, Катя, надо. Я имею право знать, почему едва не умер этой ночью.

Сенька выругался и закурил. Он тоже переоделся, грязные вещи, среди которых и куртка, в которой я в снегу сидела, неопрятной кучей на полу. У Димки наверное ноги мокрые и переодеться не во что… Господи, о чем я думаю? Я дошла до окна, полюбовалась на просыпающийся город. Хватило пары секунд — рассвет в промышленной зоне то ещё зрелище. Обернулась к мужчинам. Отобрала у Сеньки сигарету, он возмутился, но я внимания не обратила. Не все же ему? Села в кресло, ноги поджала. Затянулась.

В груди кольнуло. Боль вернулась. Наверное, это все же хорошо. По крайней мере — привычно.

— Ты проститутка?

Господи, это что, единственное, что его волнует? Я бы даже улыбнулась, но сил нет.

— Я не была проституткой. Бывало… я спала с мужчинами. С тобой например, недавно. Денег мне за это не дали. Тебя что-то интересует кроме того, с кем я трахаюсь?

Димка зубами скрипнул. Сенька подобрался, готовый вскочить на ноги. Я мягко покачала головой — не надо. Я одиннадцать лет молчала. Скажу, все, что спросит. Надеюсь поимённого списка всех мужчин которые во мне побывали он не попросит.

— Когда Лялю изнасиловали ты была рядом с ней?

— Да, — совершенно спокойно ответила я.

— Тебя… Тоже… изнасиловали?

Каждое слово так и произнёс — по отдельности, взвешивая. Я вдруг почувствовала, что одной сигареты мне мало. И мало было бы одной ночи, чтобы рассказать. Целой жизни мало что бы возместить то, что мы тогда потеряли. Мне не кажется, что кто-то сможет понять. Можно сочувствовать, но примерить на свою шкуру… нет. Они чистые, даже запачкавшись. Смелые, гордые. Они мужчины. Мужчинам многое позволяется и прощается. И наконец — возможно им хватило бы духу покончить с собой после всего, что случилось.

— Мы хотели сбежать, — начала говорить я. Где сигареты? Ищу взглядом, не нахожу. — Ляльке до родов было меньше месяца. Все было… плохо. Она колоться начала. Причём её направленно на наркоту посадили… не важно уже. Лялька была сильной, возможно сильнее всех нас. И она ненавидела их. Я верила, что она бросит. И она тоже. Ей только уехать было нужно… Мы сбежали. Ты знаешь, кто такой дед? Да, тот старичок. Он может убить тебя, просто, чтобы не нарушать своих принципов. Такой у меня… хозяин. Нас с Лялькой поймали до обидного быстро. Вернули в город. Там гаражи были. Холодно, зима. Вся дрянь случается зимой. Их было… несколько. Лялька сама маленькая была, смешная — тоненькая, а впереди живот торчит. В течении того года ко мне много кто приставал, но Сенька их всех… запугал, так скажем. Его тогда уже боялись. И тогда… той ночью. Меня просто избили. И Ляльку били. И по животу даже… и насиловали. Волосы у неё длинные были их наматывали, на кулак… а я ничего сделать не могла. Мне сказали смотреть, что со мной сделают в следующий раз. Он держал меня. Крепко. Такой сильный. Я кричала, надеялась, что услышит кто. Царапалась. Кусалась. Я мечтала всех их убить. Медленно. Чтоб сука, каждую секунду оценили. Но… не смогла ничего. Потом тому, кто меня держал, надоело. Ему тоже… хотелось. Меня закрыли в погребе, он там был, в гараже этом. Мешки какие-то, колеса… что-то поставили сверху на крышку. Я не смогла открыть. Слушала все, и даже Ляли стонов не слышала, все боялась, что умерла уже. Это вечность тянулось. Целую. А потом я вдруг поняла, что тихо. Крышку толкнула — она поднялась. Лялька жива была. А там ни телефона, ничего. Я её тащила, поднять не могла, за ней следом — кровь на снегу. А я так одну её оставить боялась…