Я увидела сигареты. Достала одну. Даже руки не дрожат. Первый раз рассказываю. И зачем? Ничего они не поймут. И Левку не вернуть. И хорошо, что Лялька с ума сошла… Я прикурила. Горький сигаретный дым заполнил лёгкие. Сердце закололо даже от глубоко вздоха. Повернулась к Димке, струю сигаретного дыма выпустила.

— Теперь ты доволен?

Я изучала свои ногти. Маникюр я так и сделала, даже неловко — солидная вроде дама, а тут… Со стороны солидная. А если копнуть, так вовсе безработная.

— Ты все это допустил, — вдруг чётко сказал Дима.

Я даже голову подняла от созерцания ногтей оторвавшись. Это ещё что за номер? Я настраивалась если не оправдываться — оправдываться надоело, так хоть смиренно принимать презрение и брезгливость.

— Ты уехал, — спокойно ответил Сенька. — А папа твой сказал, что если лезть к тебе буду, то сам за Жорика сяду. Отец у тебя конечно мировой, жалко только тебя больше чем меня любит.

Димка помолчал, переваривая. Я видел, что поверил — вышел уже из того возраста, в котором кричат это неправда, он не мог! Прожив порядком лет понимаешь, что люди вообще много разного могут. И хорошего и отвратительного. И что самое страшное — то же самое о себе узнаешь.

— Меня вынудили! Ты сам эту травлю возглавил! А Катя…аборт сделала.

— Ну, да, сделала же аборт. Пусть гниёт теперь тут, пока кто-то миллионы в Москвах зарабатывает.

Оба на ноги вскочили, друг на друга смотрят, кулаки сжали. А мне смеяться хочется, маразм просто. И облегчение невероятное вдруг накатило — я же больше могу не врать. Могу все рассказать. Ну и пусть считают грязью, я и сама себя ею считаю. Хуже уже не будет.

— Я сделала аборт, — встала и я. — Возила наркотики, продавала их. Трахалась с кем попало, было дело. Я видела, как людей убивают, я сама была к их смерти причастна. Так себе были люди, но не оправдание, верно? Чтобы пресечь поток лишних слов сразу говорю — я знаю, что Димка спал с Лялькой. И, Сень, я знаю, что ты этому поспособствовал. Если она ради тебя была способна на… неважно уже, по крайней мере самой Ляльке. Я все переварила и приняла. Надеюсь, вы займетесь тем же самым, и по домам. Верите, нет — я устала.

Я хотела даже домой уйти, к Рудольфу и сломанному пупсу в шкафу. Достала бы его и баюкала, напевая колыбельные, которые так и не смогу спеть своему ребёнку. Препарировать каждое свое прегрешение по отдельности у меня не хватило бы сил. Пусть Димка там дальше дофантазирует сам.

— Почему, — повернулся он ко мне. — Почему ты, блядь, этот аборт сделала?

Последние слова уже кричал. Глаза совсем чёрными кажутся — столько в них ярости. Мне бы даже страшно было, если бы не безразличие навеянное усталостью. Я слишком долго боялась, что он все узнает. А теперь уже знает, можно не бояться. Но вот про аборт… должно же хоть что-то остаться моим? Сокровенным? Я бы сказала, но признание запустит новую цель событий, к которым я не готова. Какими бы они не были, мои мужчины, сколько бы злости и обид в них не скопилось, я чувствую — просто так меня не отпустят. Будут пытаться заставить жить нисколько меня не слушая.

К вопросу со своим сердцем я подошла кардинально. В моем городе нет ни одной записи, ни в одной больнице. Это стоило мне денег и хлопот, но я не пожалела ни одного, ни другого. Мой врач уехал в другой город, моя история вместе с ним. Я ездила к нему. Хотела знать, сколько мне осталось. Он разводил руками, называл сумасшедшей и очень живучей девчонкой. За эти годы мы даже привыкли друг к другу.

Все это я сделала не для того, чтобы сейчас признаться. У меня все отобрали, пусть хоть смерть при мне останется. Чудес не бывает, а мучительные попытки меня спасти только все испортят. Уж умереть то я хочу по своему.

— Потому что захотела так, Дим, — спокойно сказала я. — Не хотела рожать ребёнка в этом дерьме. Хотела, чтобы ты уехал. И все.

Димка выругался и пнул стул, тот перевернулся с грохотом, я предусмотрительно отошла в сторону — мне потрясений и травм в последние часы хватило. Я хотела, чтобы все закончилось. Пляшущее в безумном танце сердце подсказывало — скоро. Надо только потерпеть.

— Уезжай, Дима, — подал голос Сенька. — Я предложил ей стать моей женой. Она согласилась.

— Я первый это сделал! И она тоже согласилась!

Я едва не рассмеялась. Словно два трехлетних карапуза, которые в песочнице лопатку поделить не могут. И никак не поймут, что это не игрушка, это моя жизнь. Я закрыла глаза, отрешаясь от их разговора. Вспомнить бы что-нибудь хорошее. Вспомнилась Лялька беременная, до всех этих… событий. Лялька, которая вдруг решила, что красота это билет в новую жизнь.

— Он меня любит, — шептала Лялька. — Правда любит.

Лялька не понимала, что такое любовь. Она вся ушла в Сеньку, с головой. И все остальное… Не слишком адекватно воспринимала. А тут… он сильным был. Подавал надежды. Обещал хлопнуть старика. Главное немножко помочь.

— Ты лезешь из одной кучи дерьма в другую, — пыталась объяснить я. — Этот твой Владик… он же такой же, как Главный. Только лет на тридцать моложе. Из огня, да в полымя. Он тебя не спасёт.

— Он обещал! Нужно только помочь…

Что я могла сделать? Пойти к деду и сказать, что глупая Лялька готовит на него покушение? Чтобы он вздернул её на ближайшем дереве, вместе с ребёнком в животе? Отговорить Ляльку не выходило. Оставалось только надеяться, что получится. Что Главный и правда умрёт, а вместе с ним все наши долги. Что Лялька завяжет с наркотой. Что жизнь начнётся настоящая, и насрать, сколько в ней отмерено будет. Главное, чтобы не бояться. Бояться устала.