Белизна как будто чуть-чуть зарябила, как молоко в чашке, если в неё легонько подуть. Мир безмолвно, но честно дал Чару понять: даже если читатель и отреагировал, он все равно не смог бы этого заметить. И это не то, чему можно научиться; персонажу читателя нельзя увидеть ни сейчас, ни после появления в мире, ни даже через десятки лет. Из них только одному дано видеть сквозь миры. И это не Чар.

– Меня зовут… Чар Актэр, – только и смог повторить он; уже тихо и слегка растеряно.

Хотя теряться не следовало, а следовало быть благодарным: не любой автор, да и тот не во всех мирах, позволил бы случиться такой встрече героя и читателя. Иные персонажи идут по жизни, по своему сюжету, и даже не подозревают, что на них смотрит кто-то способный видеть сквозь миры. И видит же. Чар это кожей чувствует. Читатель смотрит. И только на него – потому что больше здесь смотреть не на что.

Чар Актэр в новый раз повел головой, будто опасаясь, что неподалёку может появиться что-то ещё, но тут же замер. Он вдруг увидел себя. То есть, маленькую часть себя – своё плечо. Увидел близко и ясно – в деталях, до родинки. Спохватился и вытянул перед собой руки. Его руки!

Он кое-как, очень спешно унял себя и осторожно пощупал пальцами волосы. А потом ещё осторожнее и всё лицо. Коротко и как-то по-глупому засмеялся: не почувствовал ни следа от того безликого белого поля, частью которого и сам когда-то был. Он стремительно появлялся – даже проявлялся на бледном фоне и принимал объём. Чар был уверен, что это с ним делает взгляд читателя. Что под этим взглядом, в нём, в Чаре Актэре, пробуждается что-то, отчего глаза его приобретают блеск, лицо – цвет, а остальное тело – полноценность. Теперь он мог видеть свои ключицы и грудь, на которую укладывал ладонь и в которой творилось горнило. Мог видеть живот и всё, что было ниже до кончиков ногтей на больших пальцах ног.

– Я… – произнёс Чар и внимательнее вслушался в то, как звучал его голос. – Я ничего?

Он спросил это, не красуясь, без кокетства – совершенно искренне. Он получил внешность, которую пока не с кем было сравнить.

Но мир напомнил ему, что из них двоих только читатель может слышать сквозь миры. Чар сосредоточенно сжал и разжал перед лицом пальцы правой ладони, чтобы не думать об этом и сильно не огорчаться. В конце концов, позже автор даст ему целый мир, и в нём он будет говорить с кем угодно. И смотреть на кого угодно.

Читатель всё смотрел. Чар вспомнил, что иногда вместе с буквами это могущественное существо способно и мысли его прочесть. Отчего-то ему стало стыдно и больше не хотелось думать о других.

Сейчас они были только друг с другом, и Чар понимал, что это мгновение больше не повторится. Начнется его история, он забудет, что с ним происходило в момент появления на свет, и каким он тогда – сейчас – был. Он пойдет по своей дороге жизни – по своему сюжету – и будет обращаться к читателю редко, в минуты душевной слабости.

А пока он может сказать, что угодно. В отличие от него, читатель в состоянии запомнить его слова.

Он может попросить не оставлять его, даже если жизнь Чара Актэра покажется читателю слишком скучной. Он может спросить, а помнит ли читатель свое появление; и что тогда читатель говорил тому, кто на него внимательно смотрел.

Чар улыбнулся и сказал, глядя куда-то далеко вперёд:

– Знаешь, а мне казалось, что я в стекловате.

Море

Герои – главные или нет – чаще всего появляются перед читателем уже в той форме, в которой останутся до последней страницы или, по крайней мере, на протяжении большей части повествования.

Потому что, если бы они появлялись, как люди, младенцами, все книги были бы не книгами, а сплошными руководствами по воспитанию, кормлению и убаюкиванию.

Однако обычно авторы не лишают персонажей детства. Счастливого детства – да, частенько. Но детства как временного явления – почти никогда.

Надо сказать, у Чара Актэра было вполне себе хорошее детство. Родители его любили, хотя и знали, что причастны к появлению сына так же, как, например, бабочка в Бразилии причастна к появлению торнадо в штате Техас. Тем не менее, пусть даже сценарнокровные, пусть даже хоть какие-то – узы нужны людям во всех мирах.

– А ну-ка давай, Чар. За маму, – часто говорила ему мама, поднося к его рту пластиковую ложку манного цвета и всю в каше. – Во-от молодец! За папу. Вот так… Одну за автора. Ну, малыш, жуй, давай, не озоруй. За а-автора. Во-от так-то. За читателя. Умница!