— Какого хрена с вами происходит? — выругался Харрисон, хотя прекрасно понимал, в чём причина.

Эта сучка. Она приехала к нему, переполнила своими ложно добрыми словами, похвальными речами, той радостью, которая сочилась маленькими добрыми чувствами и потом уехала.

Не то, чтобы он огорчился; ему не терпелось освободиться от её присутствия, громоздкого во всех смыслах! Когда Харрисон не увидел Леонору рядом с собой в постели, то с облегчением выдохнул.

Он не возражал бы трахнуться ещё разок, но преимущество приятного секса не уравновешивало недостаток того, что по дому бродит незнакомка, которая во всё сует нос и трещит без умолку. Да к тому же говорит кучу глупостей.

Дьюк совсем по ней не скучал, и уж точно не как его животные, у которых слишком маленький мозг, чтобы понять, сколько они выиграли, оставшись вновь в одиночестве.

Одни.

Откуда он взял это слово?

Как будто с Леонорой они были в компании.

Как будто она привнесла в их жизнь что-то хорошее.

Не было раньше одиночества — было спокойствие.

Не существовало ни до, ни после, и не существовало даже достойного для рассмотрения во время.

Ну, был тут человек, который двадцать гребаных дней портил ему жизнь, а потом ушёл, оставив записку, которую Харрисон тут же сжег в камине. Конечно, лучше пережить досаду на идиотскую записку, чем невыносимую тяжесть личного жалкого прощания, сдобренного какими-нибудь её фразами, словно из печенья удачи. Но ещё лучше — ничто из ничего.

Когда он вернулся домой злющий на всё стадо, которое, казалось, составляли не животные, а их чучела в момент абсолютного несчастья, Харрисон осознал пугающий факт. Он сам не ел несколько дней. Он ковырял в тарелке, но потом что-то раздражающее захлопывало желудок, Дьюк начинал испытывать неожиданное чувство тошноты и в итоге отправлялся спать, практически не прикоснувшись к еде.

Возможно, воспалилось плечо?

Или опять поднялась температура?

Если бы Харрисон был менее высокомерным и менее убежденным, что его сердце билось только для того, чтобы гарантировать жизненные функции, а никак не для чувств, включающих опустошающую ностальгию после банальной арифметической операции, он достиг бы единственно возможного результата: ему не хватало Леоноры.

У него пропал аппетит. Он не спал. Харрисон бродил по округе точно так же, как Венера. Всё, что он делал — это думал о Леоноре: упрекал её, ненавидел, обвинял в любой мировой катастрофе, но думал только о ней. Даже мастурбировал, думая о ней. И ещё не стирал одежду, которую ей одалживал. Во всей этой истории настоящим жалким идиотом был он.

Но Харрисон был высокомерен и горд, и никогда не признался бы, что стал жертвой печали.

Когда Принц положил свою большую голову ему на ногу, пробуждая от своего рода транса, Дьюк понял, что долгое время сидел неподвижно за кухонным столом перед пустой тарелкой, которую даже не наполнил.

Именно тогда он взял трубку и позвонил Хербу.

Его агент ответил после многочисленных гудков встревоженным голосом, настолько резким, что у Харрисона заболела барабанная перепонка.

— Харри, что случилось?

— Ничего не случилось, успокойся.

— Всё в порядке, и поэтому ты мне звонишь среди ночи? К тому же ты никогда не звонишь. Разреши мне испугаться, уж позволь!

Уже наступила ночь? Сколько времени он простоял, размышляя? Харрисон бросил взгляд за окно, и полная темнота подтвердила: он не заметил, как пролетело время.

— Харри, ты заболел? — настаивал Херб.

— Я в порядке.

— Что тогда... Господи, только не говори, что случилось что-то с девушкой. Она была в порядке ещё несколько дней назад, или нет? Что ты натворил за это время? Чёрт возьми, Харри, мне удалось отмазать тебя от тюрьмы, когда ты избил до полусмерти журналиста, не говоря уже о вышибале из того клуба. В твоё оправдание можно сказать, что тебя спровоцировали в обоих случаях. Но девушка... Нет, только не она! Что ты с ней сделал?

— По логике вещей, это она меня провоцировала, приехав сюда, чтобы выносить мне мозг. Во всяком случае, я ничего ей не сделал. Она уехала.

С другой стороны телефонной линии до него донесся шумный вздох облегчения.

— А, хорошо… ты заставил меня волноваться. Не то, чтобы считал тебя способным причинить женщине боль. В итоге ты дал ей интервью?

— Нет.

— Друг мой, жизнь затворника сделала из тебя большего идиота, чем раньше, ты знаешь это? Тебе пригодилась бы газетная статья.

— К чему?

— Чтобы люди снова вспомнили о твоём существовании. Ты продаёшься так мало, что я с трудом оплачиваю расходы агентства. Нужно освежить публике память, иначе они забудут, что ты существуешь. Тем более ты пропал, и неизвестно — жив или мертв. На самом деле для увеличения продаж тебе было бы лучше умереть, возможно, как-то театрально.

— Тогда я придумаю очень театральное самоубийство. Хорошо?

— Не говори ерунды, это не твой стиль, Харри.

— Покончить с собой на публике?