Ревновать к ней было бы вверх нелепости и глупости. Единственное, к чему Серафима и испытывала ревностные чувства, так это к Ночи и к чужому сну. И как !

Но это – отдельная история, которая будет рассказана и пояснена ей же самой, вторена и перевторена многократно.

Понятие «встреча» фигурировала в письмах только в контексте невозможности, несбыточности и не удостаивавшимся даже упоминания. Положение было очевидно и без разъяснений. С стечением времени, встреча стала невозможно ещё и по той причине, что воображаемый образ настолько прочно укрепился, что при свидании, реальный не смог бы слиться с тем, созданным. Время было утрачено.

Выдумала ли она его ? – И да и нет. Его стоило выдумать. Именно такого. Найти, выдумать, воплотить и обласкать своей покалеченной Душой – в благодарность. И с его помощью – пытаться выжить.

Время от времени, этот созданный Серафимой нимб небожителя сползал на сторону и ей проявлялись отнюдь не благородные стороны и качества её адресата. Она срывалась на него, давала нагоняи и взбучки, и ругала по чём зря, но тут же, с поспешностью и заботой, выправляла этот нимб, выдумывая самые невероятные объяснения его действиям и продолжала любоваться своим созданием как и несомненно, он сам – самим собою, ею созданным.

Спустя 3 месяца после начала переписки, с Серафимой происходит несчастный случай, в результате которого, останавливается сердце и она переживет клиническую смерть, о чём в деталях, выйдя из госпиталя, она поступенно ему описывает: возвращаясь снова и снова к пережитому, добавляя новые размышления.

Потом будет суд с коррумпированным гнойным судьёй и предательством близких. Суд, в котором она не имела никаких шансов выиграть. Уже насмерть поражённая и начисто добитая, – обезумевает окончательно.

Пытаться классифицировать или определять эти уникальные отношения, которые завязались между ними – невозможно. Да и не явилось бы это оскорблением запихивать в рамки определений человеческие чувства такой откровенной интенсивности и душевной глубины ?

Он был её бомоубежищем: одним-единственным – ото всех бед, страданий, лишений, хронического недоедания и порой, – голода.

В одном из писем, она признается ему: «Если меня спросят: «Что такое сила любви ?» У меня будет, по-крайней мере один пример – наш. Эта любовь помогает мне выжить и проходить через ежесекундный мучительный Ад, сохраняя при этом, оставшиеся полу-тени – полузвуки рассудка. Без Вас – мне бы этого не удалось. Я в этом достаточно уверена. В этих моих словах к Вам нет нимало преувеличения или желания польстить. Трагедия в том, что всё это – до последней степени – искренно и правдиво.»

Перед Вам редкостные любовные письма, поражающие своей откровенностью, искренностью, наивностью и чистотой.

Письма, которые насквозь пропитаны поистине редкостной, необыкновенно возвышенной любовью и утоплены заживо в пронзительной, раздирающую душу выражением нечеловеческой боли. Боли душевной и физической.

Письма, какие любой из нас мог бы только мечтать чтобы они были ему предназначены.

В одном из ранних сообщений, Серафима назвала Нассера «недосказанностью на придыхании»:

Это – Вы, Нассер: «недосказанность на придыхании» – самое полное, точное и всеобъемлющее описание Вас, в этом слиянии – 3 русских слов…

Вы и есть: моя призрачная «недосказанность на придыхании».

Переписка прервалась неожиданно. Зная те скудные факты, которая сообщила агент и представляя душевное состояние корреспондентки, страшны догадки, по которым эта переписка могла прерваться, претворившись тем самым, в финальную «недосказанностью на придыхании».

Письма

Нассер, в своём блоге:

«Поделитесь, если Вы хотите, чтобы Вам рассказали одну вещь, которую о Вас тайно думают»

– –

Письмо #1

Серафима, анонимно:

Только одну ? Что ж, я попробую, впрочем должна признаться: это будет нелегко – «только одну». Но прежде, я попросила бы Вас не размещать моё сообщение публично. Оно предназначено только для Ваших глаз и только для Вашей Души.

Я думаю, что Вы обладаете божественным голосом … Тем редкостным пленительным голосом, раз прикоснувшись к которому, уже никогда не сможешь забыть, пронеся его в своей Душе сквозь годы .... Это голос, с которым наихудшее выкрикнутое ругательство, прозвучит как нежное цитирование любовной сцены из «Ромео и Джульетты»; голос, внимая который, уже будет совершенно не важным что именно им говорят и о чём; тот самый голос, утоляясь которым, забываешь свой возраст, страну проживания, век на дворе … когда блаженно растворяясь в ином измерении, впадая в морфиническое полу-беспамятство, – сладостно и охотно забываешь своё собственное имя.