– Я хочу стать достойным, как вы.

Дедушка свободной рукой дотянулся до моего брата и ласково похлопал его по плечу.

– Безусловно, это даёт облегчение, если ты видишь в ком-то пример для подражания. Но не рвись быть похожим на кого-то. Всегда старайся видеть себя, знать, кто ты есть на самом деле. А у других перенимай их лучше качества, зная, что они им не принадлежат.

– Как это – не принадлежат? Вы добрый, значит, добро принадлежит вам.

– Нет, – дедушка рассмеялся, – никакое качество не может быть частью человека. Я могу стремиться перенимать то, что считаю правильным и должным, но даже если я буду предполагать, что стал превосходным учеником доброго человека, доброта у меня будет играть в совершенно ином ключе. Мы оба можем быть добрыми, но совсем по-разному, понимаешь? И, возможно, ни один из нас так и не будет считаться добрым в глазах Бога, а это ведь важнее всего.

– А как понять, являешься ли добрым в глазах Бога?

– Пожалуй, никак, – дедушка на мгновение задумался; или сделал вид, что задумался, как он порой делал в общении с нами. – Но во всём нужно стараться быть искренним. Не рассказывайте отцу, какие вещи мы с вами обсуждаем, а то он подует, что старик окончательно лишился рассудка, – рассмеявшись, добавил он.

– Я думаю, настало время сказок, – сказал дедушка через какое-то время, – вы ведь хотите послушать сказку?

Мы кивнули. Дедушка часто придумывал сказки находу, от чего они становились ещё увлекательнее.

– Жил-был очень достойный, добрый молодой человек по имени Искандар, – весело начал дедушка.

– Нет, не хочу слушать про Искандара. Пусть будет другое имя, – запротестовал мой брат.

– Что, не хочешь быть героем сказки? А ведь раньше любил, – добавил дедушка, обращаясь ко мне. – Ладно, жил-был Фуад. Он был очень порядочным молодым человеком, тружеником с золотым сердцем. Но его сердце, естественно, не было буквально золотым, и Фуаду казалось, что оно его подводит.

Многое успел повидать и пережить наш юный герой, и судьба, наконец, сжалившаяся над ним, предоставила ему возможность очутиться хоть и в непростой, но более размеренной обстановке. Дни напролёт Фуад проводил на поле, трудясь без устали. Хозяин ничуть не жалел его, пользуясь добродушием и кротостью работника, заменявшего десятерых. Фуад вырос сиротой, и на свете, казалось, не было ни единой души, которой он мог бы поведать свою печаль. А нашему герою правда приходилось несладко: вставал он всегда первым во всей деревне, а отправлялся на отдых последним. В течение дня у него был лишь один короткий перерыв, чтобы подкрепиться, и Фуад не успевал даже задуматься об усталости и ноющей боли.

– Кушал всего один раз в день? Он, наверное, был даже худее Ака, – засмеялась я.

Мой брат дёрнул меня за руку и попросил дедушку продолжать.

– И недокормленный, Фуад был очень крепким и сильным, прямо как твой брат, – улыбнулся дедушка. – Так и проходили дни нашего героя, но его хозяин, считая это знаком невероятного великодушия, всё же позволял Фуаду уходить с поля на полдня раз в неделю. И этот короткий промежуток времени, который Фуад еженедельно ожидал с таким нетерпением и предвкушением, каждый раз оборачивался для него тоской.

– Почему тоской? Он же был свободен, мог бы найти себе друга и поиграть с ним, – недоумевала я. Брат снова шикнул на меня.

Мы как раз подошли к концу нашей улицы и свернули в сторону широкой, где в это время было много детей. Мы встретили наших друзей, которые играли вместе с другими ребятами. Вернувшиеся Аскаралиевы первыми заметили нас, и Тимур подошёл к нам и как обычно крепко пожал руку дедушке, чего не делали другие дети, отграничивавшиеся громким приветствием. Осведомившись, прямо как взрослый, о делах и здоровье дедушки, Тимур вернулся в игру, подмигнув нам.

– Какая сильная личность – ваш друг, вот у кого бы точно не было проблем, как у Фуада, – ухмыльнулся дедушка. Он молчал ещё некоторое время, задумавшись.

– Так что было с Фуадом? – спросил мой брат.

– В свободное время Фуад гулял в окрестностях, любовался природой и наблюдал за местными обитателями. Он видел, что его окружают такие же трудящиеся люди, как он, но Фуад постоянно подмечал какие-то их превосходства, которые расстраивали его: у одного была прочная, надежная обувь, у другого – уютный дом, у третьего – весёлая компания друзей. Фуад чувствовал себя таким обделённым и одиноким. Но как я уже говорил, он был достойным молодым человеком, а значит, был способен видеть красоту. Он любил сидеть на холме, любуясь закатом, и от прекрасного вида ему было так тепло и одновременно больно на душе, но это приносило ему облегчение.

– Как что-то, от чего тебе больно, может приносить облегчение?

– У подготовленных людей такие вещи вызывают умиротворенную радость, а непривыкшие могут испытывать покалывания, которые всё же исцеляют.

Мы проходили мимо самого загадочного дома, который так сильно выделялся среди остальных в нашем посёлке. Все коттеджи были однотипные и неброские, лишённые архитектурной изюминки. Дом же, который принадлежал Джавдат-тога, был с темно-серым каменным фасадом; невысокая калитка ограждала здание, внутри которого был двор. Мы успевали его разглядеть в тех редчайших случаях, когда входная дверь была отворена. Джавдат-тога совсем нечасто покидал свою «крепость», что настораживало нас, детей. Ни об одном человеке не придумывалось и не передавалось такое количество легенд и безумных небылиц, как об этом человеке. Бывало, даже взрослые шептались о нем с каким-то загадочным видом.

Дети всегда сторонились дома Джавдат-тога, и именно тогда, гуляя с дедушкой, я приблизилась к нему так близко, как никогда раньше. Дедушка прервал свой рассказ, и я была полностью поглощена изучением дома. Я ожидала разглядеть толстый слой паутины, следы едва высохшей крови на фасаде, как передавалось из уст в уста среди ребят, но, к моему удивлению, всё выглядело чисто и опрятно.

Продолжая искать, к чему можно было бы придраться, я не заметила, как к дедушке подошёл какой-то человек и они заговорили. Я искоса взглянула на брата, изучает ли он дом так же, как и я, но он смотрел на собеседника дедушки. Обернувшись, я чуть не вскрикнула от ужаса: это был он – Джавдат-тога. Я удивилась тому, что он звучал, как ровесник моего отца, хотя Джавдат-тога издалека выглядел гораздо старше. Из его седой бороды можно было заплести косы, а на бледной коже, как оказалось, не было глубоких морщин; традиционный чапан был тщательно отглажен и необычайно изящно сидел на нем; несмотря на слухи, обе ноги, хоть Джавдат-тога и опирался на трость, были целы, и никаких стальных частей у него не было.