Но тогда он не сделал и шага, не окликнул, и вскоре мимо, будоража всех собак диким рёвом мотора, промчался огромный чёрный мотоцикл. Через секунду скрылся вдалеке, даже следа не оставил. Он стёр себя из моей жизни, словно ластиком. И я знала: наступит утро, Крымского закружит хоровод дел, планов на будущее и текущих вопросов, и он забудет, кто я такая.

И это будет правильно. Наверное.

Я пришла домой, обняла тётю Таню и, уткнувшись носом в её пахнущую ванилью, сдобой и полевыми цветами грудь, заплакала. Да что там, зарыдала — горько так, жалобно, с подвыванием и срывающимся дыханием. До дрожи и истерики, и добрая тётушка гладила меня по голове, жалела и после мне на темечко упала тяжёлая капля.

Тётя Таня тоже плакала. О погибшем в море муже-капитане. Прошло много лет, а она так и не смирилась с потерей и не научилась быть счастливой без него. Я совсем его не помню, но почему-то всегда была уверена: он был самым лучшим. Иначе бы плакали бы о нём так долго?

Впрочем, человеческая душа — потёмки.

А о чём плакала я? Не знаю. О свершившемся прошлом и не случившемся будущем. Не о ком-то конкретном, нет. Обо всём, что было и ещё, наверное, не раз случится.

А ночью я наконец-то уснула без сновидений. Впервые за долгие месяцы меня накрыло непроглядной чёрной тьмой, в которой не поместилась ни единая вспышка горькой памяти. Ничего. Только мгла да клочки серого тумана.

Стало проще. Утром проснулась и улыбнулась. Чёрт возьми, я улыбнулась и за это я была благодарна Крымскому — он показал мне, что жизнь продолжается и в ней можно найти место для хорошего.

А сейчас, спустя неделю, я стою возле небольшой бортовой машины, и ароматы разыгравшегося не на шутку лета снова заставляют улыбаться.

— Всё, можно ехать, — тётя Таня укладывает в кузов последний на сегодня ящик, полный спелой ароматной клубники. — Юрик, заводи мотор!

Юрик — высокий молчаливый парень, мистер Помогайка, с буйной тёмной шевелюрой кивает, вытирает широкой натруженной ладонью пот со лба и занимает водительское место.

— Злата, поехали с нами. Развеешься, — тётя Таня, одетая в клетчатый рабочий комбинезон, улыбается и ненавязчиво подталкивает меня в сторону машины. — Места внутри всем хватит.

И правда, нужно выбраться в люди. Надо с чего-то начинать свою новую прекрасную жизнь, правильно?

Я занимаю место рядом с Юриком, он странно хмыкает, устраивается поудобнее и смотрит строго впереди себя, словно никого больше в машине нет. Вскоре хлопают дверцы с обеих сторон, я расслабляюсь и вытягиваю ноги, и мы дружной троицей едем на рынок, где у тёти Тани небольшая овощная палатка. Фрукты, ягоды — дары местной природы, всего по чуть-чуть, зато натуральное и свежее. Всю эту неделю я помогала в саду, ухаживала за клубничными грядками и лечила растрёпанную душу простым и понятным трудом. Почти примитивным и первобытным, монотонным, но таким целебным. И совсем не думала о Крымском, хотя...

Он ведь то и дело возникал перед глазами, и в такие моменты я смотрела в небо и желала ему счастья. Пусть всё у него будет хорошо, пусть не делает глупостей и не воюет с драконами, а если и сражается, всегда выходит победителем. Я знала: он не отступится, и тогда желать удачи и молиться нужно будет за Колю.

Жалела ли я о бывшем муже? Нет, конечно — его жизнь, Артур прав, действительно не стоит и ломаного гроша. Желание уничтожить его, как не отгоняй, никуда не делось. Я сколько угодно могла притворяться, что меня не волнует судьба Николая, фигушки — ненависть вот она, крепко в меня вцепилась.

В такие моменты, когда воспоминания о муже накатывали, становилось страшно от той ярости, что рождалась во мне, захлёстывала с головой. И приходилось скрываться где-то в дальнем углу, сжимать до боли кулаки и пытаться успокоиться. Получалось, но лишь на короткое время.

Будь он проклят. Роматов, будь ты проклят, урод.

Рынок — шумный, переполненный гудящим роем покупателей и крикливыми продавцами, окутывает возбуждением, иллюзией жизни. Припарковав машину, Юрик лихо встряхивает тёмными кудрями и ловко спрыгивает на землю, но отходить далеко не торопится. Напротив, расправляет широкие плечи, выгибается, а светлая футболка задирается, обнажая крепкий живот. Глянув на меня искоса, скрывается из вида, а я не сдерживаю широкой улыбки.

Сколько ему? Лет двадцать, наверное — мальчик ещё совсем. И рисуется перед малознакомой женщиной, мышцами играет, провоцирует моё внимание к своей персоне и тайком подглядывает за реакцией. Смешной, честное слово, забавный.

Тётя Таня касается моего плеча, переключает на себя внимание, отвлекает от размышлений. Улыбается.

— Я рада, что ты согласилась с нами поехать. Тебе это пойдёт на пользу.

Она права, и я хочу сказать об этом, поблагодарить, но горло сжимается от спазма. Уголки глаз увляжняются, но это из-за нежности. К Тёте Тане не могу испытывать ничего другого.

Короткие объятия. Взмах ресницами, осушающий слёзы. Короткий поцелуй в щёку, а внутри столько благодарности и любви к этой замечательной женщине, давшей мне покой и безопасность, что хочется кричать об этом на весь мир.

Знайте, верьте, хорошие люди — они кругом. Просто им нет нужды выпячивать свои достоинства.

Об этом мне хотелось бы сказать каждому, кого встречу сегодня, но боюсь сойти за сумасшедшую или настырную проповедницу.

День проходит чудесно, клубника разлетается, как горячие пирожки и я, расфасовывая её в пакеты, протягиваю каждому покупателю с улыбкой. Иногда к прилавку подходят мамы со своими малышами. Те тянут пухлые ручки к сладким ягодам, улыбаются от уха до уха, и каждый раз внутри больно ноет, разрывает на мелкие кусочки. И тогда мои руки дрожат, потому что знаю — в моей жизни никогда не случится такого шумного и вредного счастья. Но тётя Таня рядом, и я держусь. Надо же когда-то уже смириться с этим, верно? Надо уже начинать.