По какому-то странному капризу природы, у подножия самых высоких гор Пасолобино было одно место, удивительный карстовый феномен.

Река, пожираемая скалой, исчезала с поверхности земли, уходя по подземному руслу. Однако талая вода, насыщенная кислотами, способна разъесть камень. Подземные воды прокладывали новые галереи и пещеры, по которым река текла дальше, пусть и вдали от солнечного света. В нескольких километрах от этого места река вновь выходила наружу, но уже в другой долине. Вырывалась на свет в виде огромного фонтана и сливалась с другой рекой; вместе они текли дальше и впадали в море уже на французском побережье, очень далеко от своих истоков.

Ей снилось, что они с отцом смотрят с вершины скалы в глубокую пропасть, куда срывается сверху, бесследно исчезая далеко внизу, ледяной поток.

Даниэла была счастлива, думая о том, как столь же чудесным образом вода найдёт выход наружу.

И, к ее удивлению, в этом сне Килиан не был печален. Напротив, он победно улыбался.

Он знал, что вода, исчезающая в тёмной глубине пещер, казалось бы, навеки, затем, разъев и разрушив землю изнутри, так или иначе пробьётся на поверхность и снова увидит свет.

Рано или поздно она найдёт выход.

XIV

Temps de espin'aulos ( Сезон колючек )

Апрель 2004 года

Как только вся семья уехала в Мадрид на встречу старых друзей по Фернандо-По, Даниэла рассмеялась от предвкушения.

Она ещё раз осмотрела все комнаты в доме, чтобы убедиться, что все безупречно. На этот раз они с Лахой будут спать в ее чудесной комнате с голубыми обоями, обставленной старинной мебелью, принадлежавшим ещё ее прадеду и прабабке, ролителям дедушки Антона. Самое почётное место в комнате занимала огромная кровать, настолько старинная, что сейчас таких уже и не найдёшь. Даниэла не могла дождаться, когда Лаха окажется вместе с ней под мягким пуховым одеялом.

Она прошла через маленькую гостиную в комнату отца — самую маленькую в доме, обставленную простой сосновой мебелью медового цвета. Единственным украшением служили две старинные гравюры: на одной из них был изображён святой Килиан, а на другой — скорбящая чёрная Мадонна. Обе гравюры висели на стене против изголовья; таким образом, их первым делом видел ее отец, просыпаясь утром, и последним, когда ложился спать.

Она скользнула взглядом по комнате, и что-то вдруг привлекло ее внимание.

На одном из ночных столиков лежал старый бумажник, выпавший из кармана Килиана.

Даниэла настояла, чтобы отец, отправляясь в Мадрид, взял с собой новый бумажник, который она подарила ему на Рождество. Она сама переложила в него документы и бесчисленные листки бумаги с адресами и номерами телефонов. Она очень спешила — слишком много времени ушло на уговоры — и в итоге это пришлось делать уже перед самым отъездом, когда они садились в машину Хакобо, взбудораженные суматохой недавних сборов и поспешными прощаниями. Даниэла почти силком выхватила у отца из рук старый бумажник: отец никак не хотел его отдавать, пока она не пообещала, что возьмёт оттуда лишь деньги, документы и кредитные карточки, а все остальное положит в ящик его ночного столика, к другим бумагам.

И теперь Даниэла подошла к столику, чтобы убрать бумажник. Она наклонилась, чтобы открыть ящик, который всегда заедал, и вдруг ее взгляд упал на кусочек бумаги, едва торчащий из-под кровати, почти скрытый ковром.

Она наклонилась, чтобы поднять его, и увидела, что это половинка черно-белой фотографии. С этой фотографии ей улыбалась очень красивая темнокожая женщина, держащая на руках малыша.

Даниэла не знала, кто такие эта женщина и ребёнок, как и не знала, почему не видела этой фотографии раньше. Но тут вспомнила, как автор книги «Снег на пальмах», собирая для неё материал, опрашивал всех соседей, кто прожил в Гвинее несколько десятков лет. Таким образом, это вполне могла оказаться одна из фотографий, которые нашел Килиан, когда рылся в шкафу в гостиной, где хранились старые бумаги как память о прошлом. Тем более что в книгу вошли несколько снимков братьев де Рабальтуэ.

Да, наверное, она оттуда.

Даниэла убрала фотографию в ящик и спустилась на кухню, чтобы приготовить ужин. Лаха уже вот-вот должен был приехать.

А в это время в отеле в центре Мадрида Хакобо и Килиан неустанно болтали то с тем, то с другим. Кроме Марсиаля и Мерседес, Кларенс познакомилась ещё и с тощим старикашкой в инвалидном кресле, по имени Грегорио, которого ее дядя поприветствовал довольно холодно.

К сожалению, праздник был омрачён недавним терактом сразу в четырёх пригородных поездах, в котором погибло около двухсот человек. Однако вскоре разговор неизбежно свернул на тему Гвинеи. Многие обсуждали последнюю новость в газетах: в Мадриде дали убежище изгнанному правительству Экваториальной Гвинеи, чтобы предоставить ему возможность вернуться в Малабо и организовать подготовку всеобщих и свободных демократических выборов.

В скором времени Кларенс разделила присутствующих на две группы: старых колонистов — таких, как ее отец, которые считали, что в колониальные времена гвинейцы жили намного лучше; и патерналистов-ретроградов — таких, как дядя, утверждавших, что на плечах Испании лежит исторический долг перед бывшей колонией, так что Испания должна искупить свою вину за прежние злоупотребления.

Она подумала: что, если бы здесь оказался кто-нибудь вроде неё или Фернандо Гаруса, считающих, что родина-мать и бывшая колония ничего друг другу не должны и что им лучше было бы просто уважать решения этой маленькой страны, пусть даже они и не всегда оказываются самыми оптимальными. Почему бы не относиться к Гвинее, как к равноправному партнеру, как к независимой суверенной республике, с которой ведёшь дела?