От страшной догадки она расплакалась.

Лаха стал одеваться.

— Это может означать только одно, — произнёс он замороженным голосом, словно тот волшебный сон, в котором они до сих пор пребывали, внезапно превратился в кошмар.

Он закончил одеваться и принялся метаться по комнате из стороны в сторону, охваченный такой яростью, которой Даниэла в нем даже не подозревала. Время от времени он в отчаянии хватался за голову.

Бросив взгляд на Даниэлу, он увидел, что она смотрит на него со смесью смущения и печали. Она по-прежнему была обнаженной. Его трясло; ему внезапно захотелось кричать, чтобы выплеснуть подступившую к горлу ярость.

Как она может не понимать, насколько все серьёзно?

Для него-то все уже было ясно.

— Даниэла! — хрипло взмолился он. — Ради всего святого! Оденься!

Даниэла подошла к шкафу и достала оттуда какую-то одежду. Все ее тело дрожало.

— Есть ещё кое-что, о чем я тебе не сказала, Лаха... — осмелилась сказать она. — До этой минуты мы с Кларенс подозревали, что твой настоящий отец — Хакобо.

Лаха шагнул к ней и схватил за плечи с такой силой, что она застонала.

— Так значит, вы считали, что я ваш родственник, и молчали?

Лаха яростно ее встряхнул. Его глаза уже не были зелёными; теперь они стали агрессивно-серыми.

— Я хотела сказать, но никак не выпадало случая... — пробормотала она, и слезы покатились по ее щекам. — Меня беспокоило, как ты отреагируешь, но я была уверена, что даже если мы кузены, это ничего не изменит...

— Неужели ты не понимаешь, что мы с тобой вовсе не кузены?.. — прокричал он. — Мы с тобой...

— Я не хочу... — прошипела она сквозь зубы. — Не хочу этого слышать. Не говори ничего.

Она не хотела этого слышать. Не хотела об этом думать.

Лаха стиснул ей плечи с такой силой, что ей стало больно.

Но ещё больнее, чем от этих сильных рук, стиснувших ее плечи, стало ее сердцу от ужасного подозрения, что сейчас ей откроется страшная правда. Она никогда не простит отца! Он должен был их предупредить...

Ей хотелось плакать, хотелось свернуться клубочком в объятиях Лахи, прижаться к нему всем телом и очнуться от этого кошмара. Но нет. Теперь она не должна даже думать об этом.

— Мне больно, Лаха, — прошептала она.

Лаха внезапно ощутил невыносимую пустоту внутри. Никогда прежде ему даже в голову не приходило, что он может быть столь жесток. Плечи Даниэлы были такими хрупкими... Да и вся она была нежной и хрупкой... Как он мог поддаться ярости, которую испытывал к совершенно другим людям?.. А пострадала она...

Даниэла молчала — лишь беззвучно плакала.

Он должен ее успокоить, должен утешить.

Внезапно он ощутил безудержное желание снова сгрести ее в объятия и повалить на огромную кровать...

От кого, она говорила, эта кровать ей досталась? От прадеда с прабабкой, деда и бабушки Килиана...

От его собственных прадеда и прабабки!

Внезапно у него заболела голова.

Ну и что прикажете теперь делать?

Даниэла подняла на него взгляд.

— Посмотри на меня, Лаха... — взмолилась она. — Прошу тебя...

Лаха даже не взглянул на неё. Он безнадёжно сжал ее в объятиях, зная, что в последний раз обнимает любимую женщину.

— Я должен идти, Даниэла, — сказал он. — Я должен идти.

Он направился к шкафу, достал из него свой чемодан и стал собирать вещи. Никто из них больше не сказал ни слова.

А за окном после нескольких недель затишья яростно заревел северный ветер.

Даниэла ещё долго сидела в той же позе — даже когда услышала шум мотора взятой напрокат машины, удалявшейся по дороге позади дома. Даже если бы ее высекли шипастыми ветками колючих кустарников из живых изгородей, преграждавших вход в сад, ей не было бы так больно, как теперь...

Лишь когда до ее подсознания наконец дошло, что Лаха уже далеко и не осталось ни малейшей надежды, что он вернётся и бросится в ее объятия — лишь тогда Даниэла с диким криком, полным боли и ярости, сдёрнула с кровати простыни, проклиная злодейку-судьбу и это проклятое совпадение, разбившее все ее мечты.

Схватив простыни в охапку, она поспешно спустилась в кухню, открыла мусорный мешок и запихала их внутрь.

Она не станет выбрасывать эти простыни.

Она их сожжет.

Она должна сжечь эти тряпки, ещё хранившие на себе любовный пот кровосмесительной страсти.

Хотя все факты были налицо, Даниэла все ещё отказывалась верить, что Лаха ее брат.

— Какая же ты красавица! — Кларенс впервые видела Хулию в городе. На ней было лёгкое платье из набивного газа и туфельки на каблуках — ничего похожего на те тяжелые одеяния, в которых она щеголяла в Пасолобино.