Какое совпадение, что две его такие любимые женщины оказались медсёстрами!

Но Даниэла волновалась не столько о своем трудоустройстве, сколько о другом. С одной стороны, она так пока и не призналась Лахе, что догадывается, чей он сын. Она чувствовала себя эгоисткой, но очень боялась, что шокирующая новость разрушит их отношения. С другой стороны, она так и не решилась поговорить с отцом.

Они с Килианом всегда были настолько близки, что ей стоило невероятных усилий не рассказать ему, что она почувствовала, встретив Лаху. Даниэла никогда прежде не расставалась с отцом, за исключением понедельников и пятниц, когда у неё были занятия в университете. Хакобо, Кармен и Кларенс составляли ее семью, но отношения между Килианом и Даниэлой были совершенно особенными, словно их связывало нечто, известное лишь им двоим.

И как она теперь могла ему сказать, что собирается улететь так далеко — в ту самую минуту, когда особенно ему нужна?

Учитывая, с какой скоростью развивались ее отношения с Лахой, рано или поздно придётся выбирать, и ей хотелось как можно дольше оттянуть этот момент. И здесь не поможет ни ее практичный характер, ни логика, ни организаторские способности, ни решительность. Любовная история с человеком, так на неё непохожим, настолько старше ее, с которым она, возможно, делит одни гены, честно говоря, никак не входила в планы Даниэлы. О таком она никогда не мечтала.

Не помогали ей найти приемлемое решение ни ласки Лахи, ни его игривые покусывания.

— Что-то ты молчишь, Даниэла, — заметил Лаха. — У тебя все нормально?

— Я думала об отце, — ответила она, садясь в постели, спиной к изголовью. — Даже не знаю, как ему сказать...

Лаха растянулся рядом с ней; она по-прежнему сидела, прижав колени к груди и обняв их руками.

— Думаешь, его волнует цвет моей кожи? — спросил он.

Даниэла ошеломлённо повернулась к нему: у неё и в мыслях не было, что он может так превратно истолковать ее слова.

— Ну что ты! — воскликнула она. — Мне даже в голову такое не приходило.

Лаха погладил ее по ноге.

— Это станет совершенно новой традицией для Каса-Рабальтуэ! — сказал он.

Глаза Даниэлы яростно засверкали.

— Давно уже пора внести что-то новенькое в стоячее болото, которое зовётся историей моего дома! — заявила она. Затем продолжила — уже спокойнее: — Возможно, мой дядя Хакобо и пришёл бы в ярость... Подумать только: черный в семье! — она поморщилась. Знал бы он, что этот черный, ко всему прочему, может быть его сыном!

— Но мой отец совершенно другой, — произнесла она вслух. — Он в любом случае отнесётся с уважением к моему выбору.

— В таком случае, что тебя беспокоит?

Даниэла глубоко вздохнула.

— Где бы мы с тобой ни решили жить, это в любом случае означает, что мне придётся уехать из Пасолобино. — Она потянула к себе рубашку Лахи, накинула ее на плечи и села на край кровати. — А впрочем, об этом ещё рано говорить. После нашего знакомства не прошло и трёх месяцев.

— Для меня этого достаточно. — Лаха встал на колени у неё за спиной и обнял ее. — Знаешь, Даниэла? Неважно, сколько прошло времени. По этому поводу есть хорошая африканская пословица: как бы рано ты ни встал, судьба встанет ещё раньше.

Она прижалась к его груди и закрыла глаза.

В эту ночь, в малолюдном отеле, ей было как никогда трудно заснуть. Перед глазами вставали картины ее жизни, детства, отец и мать, которую она знала только по фотографиям. Видела она и Кларенс, Кармен и Хакобо. Она думала о своих друзьях, приятелях и соседях; обо всех, с кем здоровалась каждый день по дороге на работу или за покупками. Думала о том, как ей невероятно повезло именно здесь родиться и жить.

Как и Кларенс, она была частью этих лугов, изрезанных ручьями, этих скал и ледниковых озёр, сосновых лесов, ясеневых, дубовых и рябиновых рощ; она была частью пастбищ, что весной покрывались нежными цветами, запаха летнего сенокоса, огненных красок осени и зимнего одиночества.

Это был ее мир.

Даниэла не понимала, как смогла бы его покинуть.

Ей вспомнилась другая пословица, которую то и дело повторял Лаха, когда рассказывал о родине.

«Семья — это как лес, — говорил он. — Если смотреть снаружи, он кажется сплошной стеной, но стоит войти в него — и сразу видишь, что каждое дерево растёт само по себе».

Ее же семья не понимала, как можно пересадить взрослое дерево.

«Даниэла, — говорили ей, — нельзя пересадить взрослое дерево или куст в цвету. Они погибнут».

«А вы не копайте огромную яму, — отвечала она, — Просто перенесите его вместе с комом земли и как следует полейте. А кроме того, — добавляла она, — корни человека не ограничиваются одной лишь землёй, в которую погружены, как корни дерева. Наши корни внутри. Они — как щупальца нервов, помогающие нам сохранить свою суть. Они будут с тобой повсюду, где бы ты ни был, где бы ни жил...»

Когда, наконец, пришёл сон, Даниэлу вновь окружили видения.

Талые воды, текущие с ледников ее долины, сливались в большой поток, который срывался ревущим водопадом в глубокую пропасть и там бесследно исчезал по велению непостижимой магии.