это наша неустроенная жизнь, наше поганое болото!

Алла снова вздрогнула:

–Петенька, ты, кроме меня, об этом ни с кем не говорил?

–Нет, а что?

–Не говори. Сочтут ненормальным.

–Глупости,– слегка усмехнулся Петр.– Не боись, Алла…

–А что было в университете? Твою запись в дневнике кто-то видел?

–К сожалению…– вспомнил Петр.– Один мой товарищ увидел, и из-за его подлого доноса устроили комсомольское собрание. Там присутствовали двое офицеров из органов, которые только наблюдали за происходящим.

–Ужас!

–Я в начале собрания постарался успокоить всех, говоря, что запись моя касалась лишь театра, и ничего более в виду не имел. Мне не поверили (ах, как они были правы тогда в своем неверии!), но я пытался их переубедить…

–И что дальше?– с интересом спросила Алла.

– Потом через два часа бурных дебатов и горячих речей твердолобых и стойких комсомольцев меня отпустили домой, напоследок предупредив, что если я хочу остаться комсомольцем, то должен читать почаще сочинения товарища Сталина, а не разных там мольеров и шиллеров!

–Петенька, тебе ж повезло!– радостно воскликнула Алла, обнимая своего любимого.– Могло бы значительно хуже!

–Возможно… Я тогда машинально согласился, что-то пробубнив в ответ… Другой бы на моем месте одумался, но только не я!

–Это точно,– сразу согласилась Алла.– Ты упрям.

–Упрям или упорный?

–Сейчас уже не то время,– сказала добродушно Алла.– Сталина уже нет.

–Уже нет, к счастью…– охотно согласился Петр.

– Ой, только ты так откровенно не говори с другими,– попросила Алла.

–Я особо ни с кем так откровенно не говорю.

–И партия уже осудила культ личности,– напомнила Алла.

–Осудила, значит, можно об этом культе спокойно говорить или будем продолжать бояться?– не понял Петр.

–Говорить?.. – снисходительно усмехнулась Алла.– Интересный у нас разговор в постели происходит, не находишь?

–А что такое?

–В постели, Петенька! Ночью! Не о любви говорим, а о политике!

–Гм, у нас все связано: любовь, политика, общество.

–Ладно, что было дальше?– полюбопытствовала Алла.

–Потом я стал прятать свой дневник дома в укромном месте.

–Зачем было его вести? Никогда его не вела.

–Потом я вырезал из газеты громадное фото Сталина и проколол ему ножницами глаза.

Алла встревожилась:

–Да ты спятил, Петенька! Тебя бы могли расстрелять!

–Слушай дальше…

–Это ж в каком году было?

–Когда я учился на первом курсе. В 1951 году.

–Ну, рассказывай дальше.

–Еще написал сверху головы Сталина одно неприличное слово.

–Какое же?– спросила с любопытством Алла.

–Гм, а не скажу!

–Ну, скажи!

–Не скажу, я…

–Ну, скажи, скажи!

–Ты не перебивай, а слушай… Как-то раз я случайно положил вырезанный кусок газеты с фото Сталина в свой портфель.

– Ужас! Ну, как можно быть таким неосторожным, Петенька!– упрекнула Петра Алла, слегка хмурясь.

–И тот мой бывший товарищ, который на меня настучал (а я потом с ним поругался

и не разговаривал), снова донес на меня, увидев в моей тетрадке это фото с проколотыми глазами Сталина.

–Ужас! Ты такой смелый, Петенька!– порывисто воскликнула Алла, целуя Петра.

–Потом было бурное собрание с негодующими товарищами в серых костюмах и выпученными от злости глазами.

–Негодующие товарищи были студенты?

–Студенты, кое-кто из преподавателей… Кстати, как ты думаешь, могут ли все быть друг другу товарищами?– неожиданно спросил Петр.

–А при чем тут…

–Я говорил о негодующих товарищах. Ведь не могут быть товарищи негодующими или ненавидящими тебя?

–Ну-у… Не знаю…– протянула Алла.

–Чего ты не знаешь?.. Послушай, отключись от советской пропаганды хоть на миг! Сама подумай!

–Я думаю. Да, товарищи. И что такого?

–Неужели? Тогда, если думаешь, представь: все вокруг якобы твои товарищи. На улице, в доме твоем, на работе. Все могут запанибрата с тобой говорить, говорить, как с товарищем, жаловаться тебе на жизнь или спрашивать вдруг на улице, а как дела?

–Ну и что?

–Не поняла? Вот ты идешь себе спокойно, думаешь о чем-то, а вдруг какой-то незнакомец фамильярно хлопает тебя по плечу, мол, привет, Аллочка, как дела? А ты его не знаешь, но если все вокруг товарищи, то можно так себя вести, да?