Шрифт:
Голос поэта то звенел гневом, то трепетал нежностью и любовью, то преображался до неузнаваемости иронией, то затихал до шепота под грузом горя.
Эта женщина - львица, что словом будила умы, И достойней в сто крат, чем такие мужчины, как мы! О поэт! Пусть не все нас пленяет в стихах, ты пиши, Ведь стихи - не коран, не во всем они столь хороши. Но на женщину пасквиль писать - признак низкой души, Да еще на такую, что всех нас во всем побеждает.С огромным вниманием меджлис слушал своего поэта. Присутствующие вместе с ним негодовали на недостойное поведение поэта, позволившего себе не посчитаться с женщиной и поэтессой.
Черные сросшиеся брови Мухаммеда нахмурились. Ему вспоминались нежные газели Натеван. Поэты меджлиса восторгались их изяществом и проникновенностью, они читали эти газели и старались подражать им, завидовали умению поэтессы философски осмыслить жизнь. Сеид Азим называл ее преемницей Физули. И Мухаммеда восхищала женщина-поэтесса, женщина-патриотка, защитница бедноты, но только у главы их меджлиса Сеида Азима Ширвани нашлись такие яростные, беспощадные слова, чтобы защитить ее честь. "... Странно, в последнее время Ага выступает против писания эпиграмм, считает их недостойными внимания истинного поэта, а сам сочиняет такие, которые вызывают смех в меджлисе, не пренебрегает крепкими выражениями... И эта, в защиту Натеван, и та, направленная против Абида-эфенди... Ведь чуть не распростился с жизнью, а не боится...".
Сеид Азим закончил чтение, аккуратно закрыл тетрадку. Послышались восторженные возгласы собравшихся:
– Слава поэту! Да будет тебе на пользу ширазский пенал...
– Слава аллаху, такой ответ! Прямо в точку!
– Достойная отповедь! Пусть теперь сгорает от стыда!
– Ей-богу, Ага, да буду я жертвой твоего предка, хоть сто лет бы я старался, такого ответа бы не сочинил... Молодец!
– Да он, честное слово, кровь ему пустил...
Хвалебные возгласы, исторгаемые присутствующими, не то чтобы вызвали зависть у Моллы ага Бихуда, но породили в его душе какое-то непонятное беспокойство с оттенком обиды. То ли оттого, что Бихуд был в приятельских отношениях с Абдуллой-беком Аси, то ли оттого, что не он смог сочинить достойный ответ на клеветническую эпиграмму. Порою ему казалось, что сочиненные им газели и рубай ничуть не хуже газелей Сеида Азима, но почему-то все отдавали предпочтение строчкам Сеида Азима. Он и сам, в душе восхищался ими и вначале не очень сожалел, что пальма первенства не у него, но с тех пор, как члены карабахского меджлиса, прочитав подражания Физули, с использованием его редифа, присудили первое место в этих импровизациях Бихуду, а Сеиду Азиму лишь второе, Молла ага Бихуд с раздражением воспринимал хвалу, предназначенную не ему, а Сеиду Азиму. Теперь Бихуд смотрел на свое творчество другими глазами, и каждый новый успех Сеида Азима наносил рану его самолюбию. Так было и сегодня. Чем удачнее Ага находил слова, чем отточенее ложились фразы, чем разительнее действовали аллегории и сравнения, без видимого труда и с естественной легкостью, тем больнее страдала гордость Бихуда. Чтобы его газели получались красивыми и содержательными, Бихуд трудился днями и неделями, забывая о своих торговых делах в парфюмерной и кондитерской лавке на Кишмишном базаре. Бесчисленные переделки и поиски лучшего звучания изнуряли его, а другому давались шутя. Даже самому лучшему другу простить такое свыше сил... Почему ему это не дано?
Особенно ранили его гордость слова, вскользь брошенные Сеидом Азимом: "За месяц он не может написать одну газель.
– И тут, будто уловив огорчение Бихуда, он невзначай заметил: - Хотя, впрочем, не это главное. Иной раз поспешишь и потом мучаешься, что написал безделушку. Уж лучше не торопиться".
Собрания меджлиса "Дом наслаждения" устраивались по-прежнему. Члены его писали все новые и новые газели, мухаммасы - пятистишия, мустазады четверостишия, своеобразные разновидности оды. Появлялись муссада-ы шестистишия со сплошным принципом рифмовки, стихи-подражания, стихи-шарады. Руководимый Сеидом меджлис посылал свои творения на суд поэтических меджлисов в Шушу, в "Меджлиси-унс" - "Собрание друзей", членом которого была Хуршид-бану Натеван, и в "Меджлиси-фарамушан" - "Собрание забытых", членом которого был Абдулла-бек Аси, а руководителем известный поэт Мир Мохсун Навваб. Между меджлисами разгорались дискуссии, шла активная переписка. Члены этих литературных собраний были образованными людьми, здесь шли беседы по истории и философии Востока, изучались произведения классиков восточной поэзии. Так же, как Сеид Азим Ширвани, Мир Мохсун Навваб преподавал в духовной школе в Шуше.
А Сеид теперь писал поэтические сатиры против верхушки мусульманского духовенства, ее алчности и корыстолюбия. Количество его врагов увеличивалось с каждым годом, даже среди его сотоварищей по меджлису нашлись такие, кто отвернулся от него. Особенно тяжело было сознавать это. И не мог молчать Сеид Азим, и не знал, как удержать друзей около себя. Неужто страх гонит их? Но разве могут ужиться обыкновенная человеческая боязнь и поэтическое мужество? Ведь писание сатирических стихов требует отваги. Увы, этой отваги кое у кого из членов меджлиса не было.
ГАМЗА
... Последняя среда года. Город украшен разноцветными коврами и паласами, которые жители прибили к фасадам домов. По вечерам пылают яркие факелы, освещающие улицы и дома. По городу носятся ароматы горячего хлеба, пряностей, жарящегося на горящих угольях мяса. Особенно радуются празднику дети. Кто постарше - устраивает фейерверки, подростки разжигают костры и прыгают через них. Малышня поджигает ватные фитили, привязанные к проволоке, и вращает вокруг себя. Фруктовый базар полнится грудами овощей, яблок, гранатов, сушеных фруктов, зеленью. В конце рядов выставили жаровню с шашлыком. Бакалейные ряды привлекают горками риса, мисками сливочного и топленого масла. Город окунулся в празднества и веселье.
Наряженные как невесты девушки с выкрашенными хной руками и ногами собираются вместе, чтобы показать друг дружке самые лучшие свои платья, поведать девичьи тайны, поиграть в девичьи игры.
Давайте зайдем в дом к шапочнику Гаджикиши, чтобы посмотреть на наших девушек, тем более что дочь Гаджикиши - самая красивая девушка в округе, о которой матери сыновей гадают: "Интересно, какому счастливцу достанется эта красавица? Да хранит ее аллах! Пусть будет залит солнцем ее будущий дом!" Спрашивали матери, хотя знали, что ласковая, веселая и благородная красавица Гамза со дня своего рождения просватана за Мухаммеда, младшего сына покойного купца Гаджи Гусейна и Ханум-солтан - брата Исмаила и Вели.
Гамзой трудно не любоваться: черные горящие глаза ласково смотрят на вас, тонкое, чуть удлиненное лицо игриво очерчено челкой, наискосок прикрывающей высокий лоб над полудужьями густых бровей, у нежных, изящно вырезанных губ чернеет бархатом родинка, в длинные толстые косы вплетен шерстяной разноцветный шнур с помпонами и амулетами от сглаза на концах.
Гамза так добра и приветлива с подругами, что зависти к ней нет места в их сердцах...
Сейчас мужчин в доме нет, Гаджикиши предупредил, что зайдет поговорить к сыновьям покойного брата. Мать Гамзы - Бадамбеим готовит праздничный плов последней среды года. Галдеж стоит в маленькой комнате, где Гамза с подружками собираются гадать на суженого. Их десять в комнате, не считая хозяйки, - Кебутар, Меликсиме, Гюльбике, Техфа, Зийнет, Сюби, Тубниса, Гюльниса, Гюльсум, Зейваниса... Все девушки принарядились, покрасились хной. Пугливости и сдержанности как не бывало... Веселятся в предвкушении испытания своей судьбы. Волнение покрыло щеки румянцем, смущение скрылось за говорливостью.