Зов Юкона
вернуться

Сервис Роберт В.
Шрифт:

Неприкаянные

Есть порода людей – им немил уют, Им на месте сидеть невмочь;И родню, и друзей они предают, И бродяжить уходят прочь.По степям бредут, по горам ползут, Переходят стремнины рек;В их крови проклятье – цыганский зуд, И покою им нет вовек.Пройдут весь путь до края земли — Правдивы, храбры, сильны;Но и там не осядут, куда пришли — Снова хочется новизны.«Случись по душе мне дело найти — О, как бы я мог блеснуть!»Колеблется миг – и снова в пути, Не зная, что ложен путь.И всегда забывает тот, кто идет Из Откуда-То в Никуда,Что победу в жизни одержит тот, Кто приложит много труда.И всегда забывает идущий в путь, Что расцвет его – позади,Что осталось лишь правде в глаза взглянуть, И мертва надежда в груди.Проигрался. Удача ушла, как дым. Весь свой век провел кое-как.И жестоко жизнь подшутила над ним — Он всего лишь смешной чудак.Имя им, неприкаянным – легион, Им осанну не воспоют;Что бродягой рожден – неповинен он, Не по сердцу ему уют.Перевод А. Кроткова

Музыка в глуши

Над тёмным лесом – серебро луны.Мерцают звёзды. С поля за рекойКоровьи колокольчики слышны —Их сладкий звук приносит ей покой.Закончен день, исполненный забот.Устало глядя на вечерний свет,Она свою любовь за солнцем шлет,В тот край, куда возврата больше нет.Стеною сосен взгляд ее пленён,Беззвучен мрак, сгустившийся вверху;Дыханье мёртвых, дорогих времёнК ней холодком пробилось сквозь ольху.И пламя роз, и колыханье штор —Как будто боли застарелой знак…Ждет в доме фортепьяно с давних пор:Проглядывают клавиши сквозь мрак.И вот оно, касанье этих рук, —Оно нежней, чем даже лунный свет;И сумрачный, забытый, давний звукВ ночи оставил свой печальный след,И вот она запела (песни тойТоску нам никогда не описать;Стыдимся мы в стране необжитойСвою любовь и нежность показать,Но эхом прозвучит у нас в сердцах,Песнь о тебе, родная сторона;И та, что рвется к Англии в мечтах,Услышать это и понять должна).Певица, примадонна и звезда…А нынче – мать с седою головой.Но прошлое явилось к ней сюда:Она концерт припоминает свой,Она опять стоит пред морем лиц,Она опять предчувствует успех,Она опять певица из певиц,Она поет – и снова лучше всех —Свой дикий, сладкий, горестный мотив,В который жизнь вписала столько мук,Который так неслыханно тосклив,Как предзакатный лебединый звук.Хромой бродяга мимо проходил,Как старый пёс, как полудохлый зверь;По шпалам брёл… прислушался… застыл:Он – слушатель единственный теперь.Всё тот же дивный голос прошлых дней;В ее душе – и страсть, и забытьё…Она поет, и неизвестно ей,Что плачет нищий, слушая ее.Умолк напев. Былого не вернуть.И мир застыл, и звёзды в немоте —И лишь бродяга, что прервал свой путь,Рыдает в полуночной темноте.Перевод С. Шоргина

Стихи эмигранта, живущего на подачки с родины

Рядом с хижиной моею туша старого оленя —Закипает котелок на тагане —Я упорно шел по следу, и догнал его к обеду,И убил его на горном валуне.Я съедаю скромный ужин, сидя около залива,Кижуч плещет в набегающей волне,Я закуриваю трубку, и ложусь себе ленивоНа поляну, в чужедальней стороне.Далеки лощеный Лондон и Париж неугомонный,Далеки, как краесветная звезда,Далеки и шум, и спешка, и тревога, и насмешка —Все, чем полнятся большие города.А невольники Мамоны, состоятельные братьяИздеваются ехидно надо мной,Был бы я богатым тоже, если б выпрыгнул из кожи,Неустанно исполняя труд честной.Но ласкает глаз и душу свежей зеленью опушка,Звезды лилий распускаются у ног,И веселые лягушки будят пением речушку,И совсем неважно – кем же быть я мог.А когда над темным лесом простирается сиянье,Разрисовывая неба полотно,Я могу улечься в клевер, слушать мерное журчанье —Это лучшее, что Господом дано.В сосняке глухарь токует, в речке плещутся форели,Кугуара след змеится на снегу,И зарянки на рассвете нескончаемые трели —Эту землю я покинуть не смогу,Ибо знаю, что мечтал бы о бревенчатой хибарке,Той, где к стенам нежно ластится вьюнок,Прокаженные столицы, озабоченные лица —Эта жизнь мне не по сердцу и не впрок.Бедолагой назовите и отправьте вон из Сити,Дайте волю – да немного в кошельке,«К искушениям Фортуны равнодушен он,» – скажите —«Он не наш – и пусть гуляет налегке».Я не ваш: давно знакомы мне морозные объятья,Тропы дальние, походный бивуак;Клятву верности природе я – за подписью с печатью —Подтверждаю головой. Да будет так.Перевод Ю. Лукача

Белое отребье

На приисках нынче получка, и к нам спускается весь сбродПрожечь свой доходец вечерком, и скво я беру в оборот,И та, с красной лентою в волосах, устало в город бредет.Вернется к утру, шатаясь, она, бутылями звеня:Одна – для себя, чтобы стыд потопить, другие две – для меня,Чтоб в голову хмель ударил мне, память о прошлом гоня,Чтоб я о позорном собачьем клейме намертво позабыл,Чтоб стерлись из памяти то лицо, которое я любил,И то презренье, что ныне ко мне даже чинук затаил.О, скрыл я прекрасно тайну свою! Им-то и невдомек,Что ныне тот, кто как жулик врет по-местному, под хмелек,Латынь изучал и греков стихи мог читать назубок.А ведь я премией был награжден, колледж мой гордился мной,Я стал адвокат, друзей приобрел – но ждал меня путь кривой,Там грянул развод, я бросил дела и «сгинул» за Плэйт-рекой.Но я еще жив, пусть с легким одним и нечего временить,Надеюсь, что в этом же году, даст Бог, удастся свалить,И некому, кроме моей тощей скво, слезу по мне пролить.Вернется к утру она, близок тот час, становится все светлей —Заря как блуждающий огонь средь ночи нужды и скорбей;А вон и она меж сосен – сквозь снег к дому спешит скорей.Перевод В. Вотрина

Тесный старый бревенчатый домик

Если кто-то однажды приплёлся в городишко у края земли,А в карманах сплошные дыры, нипочём не достать деньжат,И ночлега сыскать не может – парень крепко сидит на мели,И шатается, будто под мухой, – с голодухи ноги дрожат;И когда на душе тоскливо, и провис до земли ремень,И лицо вконец посерело – смерть, видать, уже на носу, —Вот тогда он мечтает вернуться – ненадолго, ну хоть на день —В тесный старый бревенчатый домик, что стоит в сосновом лесу.Если кто-то один в пустыне, и во фляге его – дыра,Он ползет, как будто улитка, и безумен стеклянный взгляд,А язык почернел и раздулся – извела беднягу жара,До воды никак не добраться, и по следу грифы летят;И когда истощатся проклятья, и прольется горе слезой,Он увидит усмешку Смерти, счет своим поведет грехам, —Вот тогда он захочет обратно, в дом, увитый дикой лозой,В тесный старый бревенчатый домик, чтобы с жизнью расстаться там.Тесный старый бревенчатый домик – путеводный желанный знакДля того, кто не знал закона, для того, кто припёрт к стене,Для того, кто никем не понят, кто бредет наугад сквозь мрак,Кто устал от людских проклятий и мечтает о вечном сне!В горький час твоего заката этот дом на краю землиПред тобою на миг предстанет – не в тумане, а на свету,Ты услышишь матери голос и увидишь ее вдали —И тогда будешь рад кончине и без страха сойдёшь в темноту;Станешь снова ее ребёнком и прижмёшься к груди ее,И найдёшь в прибежище этом вечный отдых, любовь, забытьё.Перевод С. Шоргина

Младший сын

Коль из лондонского мрака ты отправишься туда,Где, во всём, помимо флага, новизна, —Встретит парень загорелый: у него рука тверда,А душа для всех открыта и честна.Это – брат, что был тобою по причине теснотыПрочь отослан. В новых землях он живетИ теперь вполне доволен, что его отправил ты,Здесь, за морем, он – Британии оплот.В час, когда большое стадо покидает свой загон,Золотятся травы (только рассвело),И по лагерю несется шум и гам со всех сторон —Брат твой младший лихо прыгает в седло.Он по прериям помчится, по долинам и холмам —Резвый конь обгонит всякого шутя;А когда наступит время гаснуть в лагере кострам —Он уснет под звёздным небом как дитя.В час, когда жара сгустится над просторами равнин,Обопрется на тяжёлый заступ он —И услышит из акаций, из ветвей казуаринВ полдень птицы-колокольчика трезвон.Попугаев усыпила австралийская жара,Ждет прохлады эвкалиптов сонный строй…Но роса блеснет алмазом – и тогда придет пораВозвращаться в тихий домик под горой.Склон, увитый виноградом, серебристой речки сон;Розы ждут у дома, душу веселя;Пик могучий Винтерберга, что снегами занесён;Это – Капская пустынная земля.Апельсиновая роща, лилий дивный аромат.Тлеет трубка. Подступает темнота.Две девчушки на коленях у отца, смеясь, сидят:Эта – лилии подобна, розе – та.На лугах новозеландских он пасет овец стада;А в Ванкувере, где скалы без числа,У него уже с рассвета начинается страда,Чтоб крепка и здесь Империя была.Он – в трудах везде и всюду, и в заботах, и в борьбе,Он – природы сын, свободен и силён,Видишь: преданное сердце открывает он тебе,Через море шлет тебе почтенье он.Брат один твой служит Церкви, а другой твой брат – солдат,Третий – в чине полномочного посла…Но отправлен почему-то был в изгнанье младший брат;Впрочем, нынче хороши его дела.Нет в нём зависти и злобы, любит он семью и дом,Любит землю – ту, что им покорена;Вечно Англии величье! И когда-нибудь потомСына Младшего благословит страна.Перевод С. Шоргина

Марш мертвецов

Когда войне настал конец – вот радость-то была!Солдат – домой! Мы все рыдали хором.Полотнищами алыми вся улица цвела,И поспешал оркестр за дирижером.Знамена по-над крышами, колокола гремят,Безумны триумфальные напевы.И каждый встречный глотку драл, приветствуя солдат,Сражавшихся во славу Королевы.И вдруг все принахмурилось – как туча наплыла,Мягка, смутна, печальна и сурова.Знамена не трепещут, и молчат колокола.Притихли мы, не вымолвив ни слова.И небо над столицею окутал серый мрак,И вещий глас пронесся над сердцами:«Скорбите, оглашенные, вздымайте черный стяг!Они грядут – проститесь с Мертвецами!»И шли они за рядом ряд, худы, измождены,Нещадно покалечены и сиры,Изранены, измазаны, тоской глаза полны,И пулями прострочены мундиры.Нахмурены, насуплены, в губах кровинки нет;Походный строй шатало и ломало —Но пели, оставляя за собой кровавый след,И песня та до дрожи пронимала.«В просторах Южной Африки нашли мы смерть и гроб,Чтоб нынче вы от радости орали.Магерсфонтейн, Колензо, проклятый Спион-Коп —За них мы, как один, поумирали.Победе той назначена кровавая цена.Восславьте нас за боль и за страданья.Ужель награда нам одна – могилы глубина?Вы все в долгу, и нет ему списанья».Толпу омыло холодом, примолкли языки,Лег на сердца ледок незримых пальцев,И молча люд таращился на мертвые полки,На строй неупокоенных страдальцев.Страшны издевки Мертвецов, и топот тысяч ног,И блеск зубов, и сумрачное пенье.Глаза я в ужасе прикрыл – я видеть их не мог.Открыл – и понял: это лишь виденье.Гремит, сияет торжество; плывет в морях цветовРебячливо-безумная столица;Все флагами завешано с подвалов до крестов,И колокольный звон гудит и длится.Огни, веселье, музыка; мы топчемся в пыли —И шепчем среди праздничного грома:О Боже милосердный, позабыть нам не велиСолдат, которых не дождутся дома.Перевод А. Кроткова

Мак-боец

Трагедия одной жизни [4]

Тот громкий выстрел всё гремит по миру,А воин пал, бесчестием сражен.Последний бой седого командира,Последний вызов смерти бросил он.Ему всегда был смертный страх смешон,Но он не вынес этого позора.Париж окно расцвечивал закатом,А он ходил по комнате, ходил;Предчувствуя, как бессердечный фатумНакроет славу тенью черных крыл,Усталым сердцем Господа молил:«О, дай мне сил, как следует бойцу,Бесчестье повстречать лицом к лиц».

4

Стихотворение посвящено памяти сэра Гектора Арчибальда Макдональда (1853–1903), который покончил с собой в парижской гостинице, прочтя в газете обвинение в гомосексуализме. Макдональд, прошедший путь от рядового до генерал-майора и заслуживший прозвище Мак-боец, был одним из самых выдающихся военачальников британской армии.