– Сволочи… Предатели…

Пётр Сергеевич никогда не поучал сына в его военном деле – он в нём не разбирался, – но теперь не мог промолчать, глядя на происходящие события по-своему:

– Горячий ты у нас, Коля. А это может плохо обернуться теперь. Горячность – она против врага полезна…

– А они не враги?! – сдавленно выкрикнул Николай, неопределённо мотнув головой куда-то в сторону, туда, где находились «они». – Как называется человек, который бьёт в спину?! Государство на военном положении, и значит воевать надо, а не революции устраивать!

Помолчав, профессор спокойно сказал:

– И всё же я прошу тебя: помни о нас с Олей. Раз уж ты писем не пишешь, так хотя бы будь осторожнее.

– Буду, – послушно и уже спокойно сказал Николай, виновато добавил: – А за письма извини, папа, ну не люблю я писанины этой, ничего с собой не могу поделать! Сяду писать, бывает, – ничего толкового в голову не идёт. Ты на всё это по-другому смотри, – улыбнулся Николай, – нет от меня и обо мне писем – значит, всё хорошо, потому как если что-то со мной случится (так он аккуратно обозначил возможную гибель или ранение), то вас об этом сразу официальным письмом известят.

Хлопнула входная дверь.

– Оля вернулась, – сказал Пётр Сергеевич и пошёл в прихожую.

Николай тоже встал, но не успел выйти из кухни: Оля, увидев на вешалке его шинель, уже всё поняла, вбежала на кухню и бросилась в объятия к брату, многократно и звонко целуя его в щёки. Николай рассмеялся, отрывая от себя сестру:

– Дай хоть посмотрю на тебя, – отошёл он на шаг. – Какая ты стала, Оленька! – с восхищённой улыбкой проговорил Николай. – От женихов, наверное, отбоя нет, а?

– С чем, с чем, а с этим проблем не будет, видимо, – улыбнулся Пётр Сергеевич. – Уже и кандидат имеется…

– Кто? – удивился Николай, взглянув на сестру, но ответил Пётр Сергеевич:

– Брат Антона Препятина, Владимир. Помнишь, мы тебе писали, что они к нам как-то заходили?

– Помню, но разве этого достаточно, чтобы называться женихом?

– Недостаточно, конечно. Но и у них, – профессор кивнул на дочь, подразумевая её и Владимира, – всё не шутя, кажется: переписываются, по крайней мере, постоянно – Владимир в Ревеле служит, на корабле.

– Ничего, что я здесь? – не выдержала Оля. – Может, хватит обсуждать то, что касается только меня.

– А это, между прочим, и нас касается не меньше, – заметил на это Николай. – Присмотр, так сказать.

Снова сели за стол – Оля рядом с братом, но взглянув на стол, она опять встала:

– Что же вы без горячего? Я хотя бы яичницу приготовлю, чтобы поскорее, – она принялась греметь посудой.

Николай с улыбкой наблюдал хлопоты сестры – как быстро она повзрослела!

– Вас тут никто не обижает? – спросил он, взглянув на отца.

– Да кому мы интересны? Я человек тихий, в политику не лезу.

– Зато политика настойчиво лезет к нам. Эх… Оля, я надеюсь, ты хоть ни в какую партию ещё не вступила сдуру? – Николай снова наполнил бокалы.

– Да ну тебя, – рассмеялась Оля.

– Чего же это я! – спохватился вдруг Николай, быстро вышел в прихожую и вернулся с небольшим свёртком в руках. – Это тебе, папа, – он вручил Петру Сергеевичу подарочный томик Шиллера с фрагментами личных дневниковых записей. – А это тебе, сестрёнка. – Оле достались духи и лёгкая белая шаль, которую она сразу же поспешила примерить, а следом опробовала и духи, после чего подскочила к брату и снова его расцеловала.

И Пётр Сергеевич тут же с головой погрузился в чтение подаренной ему книги, глаза его по-детски восторженно блестели, а пальцы бережно пролистывали страницы.

Все подарки Николаю удалось достать на пересадочной станции.

– Ну, угодил, кажется, – усмехнулся он, глядя на сестру и отца. – Папа, мы тебе уже не нужны сегодня? – Николай подмигнул Оле.

– Ах, простите, дорогие, простите, – с видимым сожалением закрывая книгу, сказал профессор. – Спасибо, сынок, спасибо – порадовал.

Постепенно застольный разговор повернулся в русло семейных воспоминаний, далёких и добрых – да ведь и память, наверное, неспроста так устроена: хорошие воспоминания первыми на ум приходят, сами.

Николай разомлел, только теперь начинал ощущать и осознавать своё возвращение домой.

Говорили долго, и спать отправились уже за полночь. Оля приготовила Николаю постель. Лёгши в неё, чистую, пахнущую знакомым с детства запахом домашнего уюта, Николай невольно вспомнил спёртый воздух офицерской землянки, в котором чад горелки, постоянный папиросный дым, как лёгкий туман, и тяжёлый дух грязных портянок не выветривались никогда.