Но не тут-то было: Антон с удивительным проворством, в два прыжка подскочил к лошади и остановил её, схватив под уздцы. Потом запрыгнул на облучок и подсунул кучеру под нос свой небольшой, жилистый, крепко сжатый кулак.

– Ууу, – промычал он, что означало: «Не дури, дядя!».

Кучер всё понял правильно, глядя в пьяные глаза резвого господина, потрясающего кулаком перед его носом. Матерясь про себя, он успокоился тем решением, что сдерёт с пассажиров плату вдвое больше: всё равно дорогой разморит, убаюкает обоих, уже ничего соображать не будут.

Злобно, хлестанув лошадь по спине вожжами, как будто она была виновата в том, что ему достались такие пассажиры, извозчик повёл на Садовую.

У дома профессора остановился. Антон и Николай, прощаясь, молча обнялись, с минуту посидели, упершись друг в друга лбами, и Николай, спотыкаясь на обмякших ногах, с помощью Антона сошёл с коляски.

Только когда он исчез в подъезде, Антон, вновь отваливаясь на сиденье, буркнул: «Трро…», – и извозчик тронул.

Наутро Николай, ещё не открыв глаза, почувствовал ужасную головную боль. Он тяжело сел на кровати, помассировал виски, попытался вспомнить вчерашний вечер – воспоминания наплывали эпизодами, обрывались, и он совершенно не помнил, как попал домой.

Дверь в комнату тихо приоткрылась, заглянула Оля.

– Да ты не спишь уже, а я крадусь! Доброго утречка вам, братец, – сказала она с лёгким поклоном, злорадно улыбаясь.

Николай с лицом, сморщенным, как от зубной боли, одним прищуренным глазом взглянул на сестру.

– Издеваешься, да?

– Должна же я хоть как-то отыграться за свои ночные мытарства с тобой.

– Так это ты меня уложила?

– А то кто же, домовой? По грохоту на лестнице догадалась, что это ты вернулся… Выбежала на площадку до того, как ты до двери добрался, чтобы папу не разбудить, и втащила тебя.

– Спасибо.

– Тяжёлый же ты, скажу я тебе, хоть с виду и худой.

– Любой человек в бессознательном состоянии тяжёлым становится: тело расслабляется, – пояснил Николай.

– А-а-а, – понимающе кивнула Оля. – А я-то думала, это потому, что я в тебе ещё несколько литров водки тащила или чего другого, что вы там пили…

– Ты, кажется, обещала…

– Ладно, ладно, не буду больше. Как ты себя чувствуешь?

– А по мне не видно?

Николай встал, пошатываясь, побрёл в ванную. Оля вышла вслед за ним.

– Я сейчас аспирин тебе принесу. Есть будешь?

– Нет. Папа дома?

– В клинике. Сказал, вернётся пораньше, чтобы тебя проводить.

Николай, приняв ванну, несколько пришёл в себя. Одевшись, сходил в прачечную за формой, немного прогулялся, потом дома снова отлежался и к приезду Петра Сергеевича и выглядел, и чувствовал себя гораздо лучше, даже аппетит появился. Все вместе сели ужинать перед его отъездом.

– Что ж, погладим дорожку, – Петр Сергеевич встал, вынул из шкафа бутылку с остатками коньяка, что они пили с Николаем в день его приезда, и бокалы.

– Что-то не хочется, пап… – сказал Николай и строго посмотрел на прыснувшую Олю.

Пётр Сергеевич застыл в нерешительности, переводя взгляд с руки на руку – с бокалов на бутылку.

– Что ж… оставим до следующего раза, – сказал он с улыбкой и поставил коньяк обратно в шкаф.

Разговор не вязался. Предстоящее расставание угнетало, больше молчали. Коротко расспросив Николая о вчерашней встрече с Антоном, Пётр Сергеевич совсем замолчал, неспешно, сосредоточенно жевал.

– Мы тебя проводим на вокзал? – спросила Оля.

– Ни к чему, – коротко глянул на неё Николай. – Оставайтесь лучше дома, так мне спокойнее будет: на вокзале сейчас кутерьма бесконечная, затолкают, или стащат чего-нибудь.

Сразу после ужина, Николай начал одеваться. Оля собирала ему в дорогу еду, а Пётр Сергеевич молча наблюдал за сборами.

Увязав свой мешок, Николай подошёл к нему, обнял.

– Gai, рара [Веселее, папа]! – усмехнулся он. – Всё будет хорошо.

– Эх, сынок, – грустно взглянул на него Пётр Сергеевич, – легко ли родное дитя на войну провожать…как бы и кто бы не обещал, что всё хорошо будет.

Николай поцеловал отца, сестру, еле-еле сдерживавшуюся, чтобы не заплакать, и поспешил выйти, чувствуя, что уже и у него самого начинает щемить в груди, сжимает горло. С улицы он видел их, стоящих у окна, улыбнулся, махнул рукой, жестом потребовал, чтобы и они улыбнулись в ответ, и быстро пошёл к вокзалу, уже не оборачиваясь.

В кассе ему, как фронтовику, удалось достать билет на ближайший поезд, правда, пришлось немного доплатить: место было забронировано за каким-то важным лицом, да и чёрт с ней, с доплатой, зато не сидеть на вокзале лишние часы.