Николай улыбнулся. Пожалуй, Антон был прав: он всегда непросто сходился с людьми, и препятствием тому действительно была его не декларируемая, но всегда и всеми ясно чувствуемая моральная требовательность и к себе и окружающим.

После выпуска из училища, в войсках, офицеры-сослуживцы довольно скоро начали его сторониться: разврату не предаётся, водку пьёт, – как будто одолжение делает, по службе – отличник. Вроде бы и не враг им, и не выслуживается, а чувствуется холодность, дистанция, никого к себе не подпускает, и сам в друзья не лезет.

Начальники тоже относились к Николаю недружелюбно, с опаской, боясь оказаться дураками, как это не однажды бывало в конфликтных ситуациях и словесных прениях с ним, где он, искусно и остроумно переворачивал главный военный принцип начальников-самодуров: я – начальник, ты – дурак, публично их унижал. И ведь не подкопаешься: всё спокойным тоном и приторно вежливо… Офицер толковый, бесспорно, да только как с таким совладать.

Совладали. Перевели его с должности взводного командира командовать полуротой в другом полку. До войны дело было. Командир роты, сдержанно прощаясь, поздравлял с повышением, а в глазах так и светилась радость: «Сбагрили, наконец-то!»

Ничего удивительного в этом для Николая не было. Он, скорее, относился не к «неугодным» офицерам, а к «неудобным». А в армии существует несколько способов избавления от таких (глуповатых или не справляющихся со своими обязанностями в достаточной мере, но неплохих по человеческим качествам; либо вот таких, как он, «чересчур умных»): переназначить в другую часть, пускай даже с повышением – не жалко; отправить на учёбу в Академию или на офицерские классы – тоже не жалко, но такое «избавление» в случае Николая, вроде поощрения его дерзости можно рассматривать, а этого никак допустить нельзя, чтоб другим неповадно было. Нет уж, пусть задумается над своим поведением, правильные выводы сделает, а пока что ещё в войсках помаринуется – глядишь, и дойдёт до него, доедет… Можно ещё, конечно, уволить из армии к чертям, в совсем уж крайнем случае. Да только как такого уволишь, когда у него по всем показателям взвод на образцовый тянет. А вот переназначение в другую часть, поближе к вероятному противнику – самое то. Пожалуйста!

Николай же, уже раз обжёгшись, и к новому месту назначения добирался, мысленно готовясь столкнуться с той же отчуждённостью и непониманием, смиряясь с этой своей, видно, роковой участью.

Но, вопреки ожиданиям, дела у него пошли в гору. Командир роты, невысокий, сухопарый немолодой капитан с пробивающейся сединой сразу приметил нового командира второй полуроты. Опытный военный, он поначалу не мог понять, почему этого добросовестного офицера задерживали в служебном росте, пытался разглядеть в нём «преступные» черты, но в расспросы не вдавался (предпочитал на всё иметь собственное мнение) и сам всё сообразил вскоре.

Он решил лично хлопотать о командировании Николая в академию, о чём обмолвился ему как-то, да только начатое им «хождение по инстанциям», скоро было прервано начавшейся войной – не до «хождений» стало, да и Николаю – не до учёбы. Так и оставил Николай мысли об академии до окончания войны: выживет, даст Бог, – только в плюс ему будет боевой опыт при поступлении на курсы.

Это ротный и направил его в Петроград на съезд. Вызвал вечером в свою землянку, тихим своим сипловатым голосом сказал:

– Поезжайте-ка, Николай Петрович, поглядите на это представление, оцените своим умом, что там да как, и чего ждать нам в дальнейшем.

И вот приготовил Николай для командира вести о своей поездке нерадостные. Впрочем, вряд ли ротный удивлён будет.

– Как с личной жизнью? – спросил Антон.

– Пока никак. Отвоюемся – потом об этом думать буду. А у тебя?

– Также.

– Ну?! – удивился Николай. – Ладно, у меня – жизнь окопная, ты-то чего тянешь?

– Я ж – генерал, – усмехнулся Антон, – вот и ищу генеральшу себе под стать. Ты когда уезжаешь, кстати?

– Завтра.

– Надо же! Хорошо, хоть сегодня встретились. Молодец, что зашёл. – Антон наполнил рюмки, поднял свою, посмотрел в глаза Николаю, с улыбкой сказал: – Я очень рад тебя видеть, Коля.

– И я тебя, – ответил Николай, и тут же ощутил лёгкую примесь досады: чувства его были странно двойственны, и он сам ещё не мог в них разобраться.

Он действительно рад был видеть старого друга, но с сожалением отмечал, что в памяти его держался, видимо, другой Антон, такой же энергичный, нагловатый до тонкой грани между «притягательно» и «отталкивающе», но с простыми понятиями о правде и чести, которые оба они всегда были готовы отстаивать отчаянно… А теперь утилитарные рассуждения друга о жизни безжалостно сметали зыбкие образы памяти о былом, и казалось, будто в обличии близкого тебе человека, живёт человек иной – незнакомый, чужой… Хотя, может, не стоило так преувеличивать, ведь они давно не виделись, а жизнь не стоит на месте… Или это он, Николай, отстаёт в этой жизни и пытается держаться старых вех, тщетно старается не упускать из виду дорожные столбы, которые уже давным-давно должны были промелькнуть мимо.

Он обвёл зал ресторана потяжелевшим взглядом. Нет, эти вехи-столбы не стареют! По крайней мере, для него.

Из ресторана вышли поздно, едва стоя на ногах, поддерживая друг друга. Счёт оплатил Антон, категорически настаивая на этом пьяным бессвязным набором слов.

Неподалёку от ресторана стоял «дежуривший» у злачного места извозчик, который тут же тронул лошадь в сторону потенциальных пассажиров. По взмаху руки Антона приостановился, но моментально оценив его состояние, хотел было проехать мимо – многолетний опыт его подсказывал, что с пассажирами в такой кондиции лучше дел не иметь: то драться лезут, то коляску испоганят, а то и вовсе на дорогу вывалятся на ходу – возись с ними потом.