Владимир скромно встал в стороне, у рундуков.

Лейтенант Грузнов, занявший место председателя комитета в середине стола, несколько раз постучал по столешнице своей массивной металлической зажигалкой, желая прекратить шум. И, когда голоса затихли, спросил:

– Секретарь, готов?

– Готов, – ответил матрос-секретарь, положив перед собой лист бумаги для ведения протокола и слюнявя карандаш.

– Итак, товарищи, по какому вопросу собрание? – штурман раскрыл блокнот для записи пометок.

– Поведение мичмана Препятина.

Грузнов растерянно скользнул взглядом по лицам собравшихся: вопрос застал его врасплох, оказался щекотливым, а он как-то совсем и не ожидал такой темы в повестке собрания. Уже как будто прорисовалась за последние дни некая повседневная стабильность (не без его, Грузнова, труда), позволяющая сохранять нейтралитет между офицерами и матросами и поддерживать хотя бы видимое благополучие.

– Ну-ка, докладывайте детально, – потребовал Грузнов, оттягивая время, и внутренне напрягаясь.

– Сюда Препятина давай, к столу! – крикнул кто-то, возобновляя гвалт.

– Спокойно! – штурман снова воспользовался зажигалкой не по прямому назначению. – Спокойно. Сначала разберём вопрос составом комитета, а там видно будет: нужен нам здесь мичман Препятин для очных показаний или нет (штурман надеялся всё решить в своей шутливо-дружеской манере, до сих пор его не подводившей).

– Нет, давай сюда его!

– Я и так здесь, – шагнул вперёд Владимир, толканув спины закрывавших его матросов, вышел на «лобное место» – небольшой пятачок палубы перед столом. – Не зря же я шёл сюда.

Грузнов посмотрел теперь на нового офицера с интересом, которого он нисколько не выразил ни в момент представления Владимира перед экипажем, ни позже в кают-компании: прибыл новый офицер, ну и прибыл, подумаешь, событие.

– Хорошо. Так даже правильнее будет, чтобы ложных показаний не было, – проговорил он, нутром чуя доселе небывалый градус накала жаждущих суда матросов: с ним, пожалуй, «его манера» может и не справиться, во всяком случае, усилий потребуется приложить больше, чем обычно. – Что ж, приступим, – снова дал отмашку Грузнов.

Матросы-артиллеристы изложили суть недавнего утреннего происшествия, напирая на «неприятие революционных изменений и оскорбление революции», не особенно, правда, задерживаясь на фиаско Антипова и не во всех подробностях его передавая. Владимир на этот счёт тоже промолчал, посчитал ниже своего достоинства ябедничать.

Выслушав матросов, штурман задал им несколько уточняющих вопросов, потом обратился к Владимиру:

– Вы подтверждаете вышесказанное?

– Подтверждаю, – сказал Владимир, улыбаясь углами губ: ему смешон был этот цирк, который устраивался теперь по каждому малейшему поводу.

– Что же, я здесь ничего криминального не вижу, – заключил штурман. – Мичман Препятин действовал исключительно в рамках Устава, оскорблений никому не нанёс.

Матросы и сами понимали, что формально не правы, но не могли уступить так просто, – принципиальность нового их начальника была им не по нраву, неотомщённое самолюбие зудило.

– Дело не в Уставе, а в том, что он революцию ни во что не ставит! – крикнул кто-то, и снова поднялся многоголосый шум.

На этот раз Грузнову потребовалось больше времени, чтобы успокоить собравшихся. Дождавшись тишины, он сказал:

– Исходя из всего вышеизложенного, мы должны сделать вывод: необходимо согласовать мероприятия политической направленности…

– Погодите-ка, господин лейтенант, – прозвучал басовитый голос старшины команды кочегаров, главного старшины Штыркова, одного из самых старых матросов, высокого, жилистого, с большими натруженными руками. Когда он сжимал кулаки, руки его, с будто резцом вырезанными сухожилиями и мышцами, приобретали вид весьма внушительный и в споре вид их часто становился дополнительным аргументом в его пользу. Старшина вышел из дальнего угла, где молча до того наблюдал за происходящим. Узнав о намечающемся собрании комитета и его причине, он заранее у Проскуренко уточнил подробности происшествия. – По всему выходит, что мы не мичмана обсуждать должны, а тебя Антипов, – он уставил на Антипова свой шишковатый, с глубоко въевшимся в кожу машинным маслом указательный палец.

Собрание притихло. Возражать Штыркову, одному из первых флотских революционеров, не решался никто, и он спокойно развивал свою мысль:

– И совершенно прав мичман, что на твою профессиональную безграмотность указал: во все времена на корабле уважением пользовались те, кто является в первую очередь специалистом в своём деле, а потом уже на все остальные его прелести смотрели… Поэтому первый вывод предлагаю такой: матросу Антипову объявить выговор, как позорящему звание революционного матроса, поставить на вид его слабую подготовку по специальности и проконтролировать исправление этого дела; а второй… что вы там хотели сказать, господин лейтенант?… – обратился старшина к Грузнову.