– Помогите, спасите, о-ой, мать твою! – заорал он в том момент, когда Джемма сомкнула свои клыки у него на запястье.

– Джемма, фу! – приказала Милославская, зная, что той ничего не стоит покалечить человека.

Собака послушно разжала зубы и подошла к хозяйке, будто спрашивая, ну, что дальше-то.

– Сейчас придет Семеныч, – словно человеку, пояснила она Джемме, – пусть он и разбирается.

Она потрепала собаку по загривку, нагнулась к ней и обняла за шею. В этот миг незнакомец, придерживая покусанную руку, медленно поднялся на ноги и начал отступил к окну. Джемма тут же зарычала, одновременно предупреждая мужчину от опрометчивых поступков и давая знать Милославской.

– Вам бы лучше не делать лишних движений, – громко произнесла Яна, но мужчина словно не слышал ее.

Он схватил стул и, прикрываясь им как щитом, почти вплотную приблизился к окну. Казалось, он лихорадочно размышляет, что предпринять. В коридоре раздались звуки голосов, и тяжелые башмаки застучали по каменному полу. Наверное, это придало мужчине решимости. Он резко развернулся на сто восемьдесят градусов и что было сил ударил стулом по окну. Посыпалось разбитое стекло, в палату ворвался свежий ночной воздух и в то же мгновение незнакомец вскочил на подоконник.

– Идиот, – закричала Милославская, пытаясь предотвратить неминуемое, – там же четвертый этаж – разобьешся! Джемма!

Возможно, не стоило ей произносить имя собаки. Но она-то хотела, чтобы та помешала этому придурку выпрыгнуть из окна. Неизвестно, хотел ли тот покончить с собой или собирался перебраться в другую палату или на другой этаж. Так или иначе, но призошло то, что произошло. Джемма молча кинулась к незнакомцу, но ухватить его не успела; ее зубы только клацнули в воздухе.

– Всем стоять, – в палату влетел разгоряченный Руденко, с «Макаровым» в вытянутой руке, за ним еще двое ментов с автоматами наперевес.

Джемма предупреждающе зарычала.

– Ко мне, – позвала ее Яна, боясь как бы собаку не пристрелили по ошибке. – Посмотрите лучше внизу под окнами, – повернулась она к лейтенанту, который узнал ее голос, может, чего найдете.

Тот подскочил к окну и, деловито обломав особенно выступающие острые края разбитого стекла высунулся наружу.

– Едрит твою налево! – выругался он, уже повернувшись к Милославской. – Чего ты тут забыла?

В его укоризне было столько отеческой заботы, что если бы Яне не довелось пережить столь животрепещущего момента, она бы расчувствовалась. Так умиляла эта смесь нежности и легкого раздражения, вызванного тревогой за судьбу приятельницы. Самойлов и почти налысо остриженный прапорщик, фамилии которого Яна не знала, замерли, молчаливые и озадаченные, переводя взгляд с Руденко на Милославскую и с нее – на лежавшую под трубками женщину.

– Он хотел убить Оксану, – запинаясь проговорила Яна, – вот…

Она кивнула на зловеще посверкивающие на полу ножницы. Руденко ограничился профессионально-лаконичным кивком, реагируя на который, Самойлов поднял ножницы, предварительно надев перчатки.

– На экспертизу, – обронил Руденко, ощущая себя в центре опасных и интересных событий. – Как же это ты, матушка?.. Слушай, – его словно осенила страшная догадка, – а он не врач, случайно?

– Нет, – резко сказала Милославская, – мне было видение… Я видела, как он заносит руку с ножницами над трубкой, – она показала глазами на больную, – поэтому я тебе и позвонила! Жаль, что тебя здесь не было минут пять назад…

– Это плохая шутка, – состроил кислую мину Три Семерки, – а с этим, – боднул он больничный воздух круглым подбородком, указывая на лабиринт трубок и склянки с физраствором, – надо еще проверить.

– Ты всегда опаздываешь, Сеня, – с печальной улыбкой заметила Яна, – и в итоге все самое важное к твоему появлению уже случается.

Три Семерки бросил на Яну сердитый взгляд, выражая неудовольствие тем, что она фамильярничает с ним в присутствии подчиненных. Самойлов с присущей ему медлительной основательностью рассмотрел орудие несостоявшегося убийства и опустил в пакет. Возможно, нарочитая неспешность его жеста и то особое внимание, с которым он изучал ножницы, призваны были скрыть невольное замешательство и смущение, вызванные видом растерянного начальника, которого отчитывает его «слегка помешанная» подружка. Три Семерки вызвал по рации криминалистов и следователей прокуратуры.

– Рассказывай, – взял наконец инициативу в свои руки Руденко, – подробно.

Яна не успела приступить к повествованию, как в палату протиснулся ошалело вращающий глазами Эдик.

– Как прошел тот парень? – кивнул Руденко на окно и вонзая жесткий взгляд в охранника.

– Кто-о? – изумился тот.

– Кто-кто, – зло передразнил Руденко, – конь в пальто!

Эта реплика отнюдь не подвинула Эдика к пониманию происходящего. Он косился на Милославскую, с недоумением глядел на Руденко, тревожно озирался, заглядывая в темные углы палаты, словно там таилась разгадка.

– Кто приходил сегодня к Санталовой? – не сводил Три Семерки разгневанно-вопрошающего взора с Эдика.

– К ней никого не пускают, – отозвался он.

– Кто тут на этаже? – как-то бестолково спросил Руденко. – Ординаторская закрыта. Тишина – приходи, бери, убивай!

– Я сейчас, – охранник выскользнул из комнаты.

Ровно через минуту он вернулся в компании смазливой перепуганной сестрички. Она боязливо жалась и хлопала ресницами.

– Где вы были? – директорским тоном спросил Руденко. – Почему в больнице посторонний?!