Эта фраза заставила подбородок Паниной задрожать, уподобясь при этом едва застывшему желатину. Она достала из кармана платок и приложила к уголкам влажных голубых глаз, прячущихся в бесчисленных складках и морщинах.

– Это не поможет моей дочери, – апатичным голосом произнесла она, бессильно опускаясь в кресло. – Ксюша…

Последовал глухой, сипящий всхлип, потом все огромное тело Паниной задрожало, словно холодец, предвосхищая тихую истерику. Действительно, она молча заплакала, издавая порой приглушенные звуки, похожие на скрежещущие о стену дома водосточные трубы, когда их нижний край трясет ветер.

– Мне кажется, вы ошибаетесь, – спокойно проговорила Милославская. – Во-первых, не нужно отчаиваться; вполне вероятно, что ваша дочь придет в себя и будет жить полноценной жизнью, а во-вторых, вы очень бы ей помогли, если бы рассказали мне о ее ближайших друзьях. Видимо, она что-то может рассказать об убийце, потому-то вчера ее саму хотели убить…

Она вкратце пересказала Паниной вчерашний инцидент в больнице.

– О, Господи, – только и смогла выговорить Екатерина Васильевна, снова вытирая платком свои по-старчески наивные глаза, – что же мне делать?!

– Вспомните, пожалуйста, кого-нибудь из подруг вашей дочери, – попросила Милославская.

– Ольга Лаврова, – неуверенно протянула Панина, – но она, кажется, уехала в Америку. Потом еще Эльвира Шаманова…

– Где я могу ее найти?

– Раньше она работала в ресторане на железнодорожном вокзале, а сейчас… – Екатерина Васильевна пожала плечами и вздохнула. – Больше никого не знаю.

С того момента, как Милославская вошла в комнату, ее не покидало ощущение, что сверток, который мать Оксаны так стремительно спрятала в баре, она где-то уже видела. Сначала она попыталась вспомнить, но потом, когда сразу это у нее не получилось, она, как это делала всегда, направила импульс своему подсознанию и постаралась забыть о свертке. И вот сейчас, некоторое время спустя, память выдала ей совершенно определенный ответ. Теперь Яна не сомневалась, что именно этот сверток некий пригрезившийся ей очкарик передавал Оксане Санталовай в ресторане. Она даже вспомнила название ресторана – «Золотое плато», – оно желтыми нитками было вышито на терракотового цвета салфетках, лежащих на столах.

Таинственное всегда притягивало к себе Яну, а в этом свертке было нечто таинственное. Неспроста он появился в ее видении. Не просто так Екатерина Васильевна первым делом решила убрать его с глаз долой. «В нем кроется разгадка этого преступления», – решила Милославская. Она тут же подумала, что должна во что бы то ни стало заполучить его, или хотя бы узнать, что в нем находится. Но как это сделать? Просто попросить? А вдруг Панина откажет ей. Вдруг она что-то знает о преступлении и пытается это скрыть? Конечно, в этом случае она откажет в просьбе. Тогда придется связываться с Руденко, как-то все ему объяснять, упрашивать, чтобы он поверил ей на слово и получил ордер на обыск в квартире Паниной. Но, насколько знала Яна, для получения ордера должны быть серьезные основания… И потом, пока Руденко получит ордер, если это ему все-таки удастся, сверток просто-напросто может исчезнуть, как испаряется снег весной под теплыми солнечными лучами. Нет, ждать нельзя, нужно действовать быстро и решительно. Сперва – напрямую, а потом, если не получится – хитростью.

– Екатерина Васильевна, – неожиданно для Паниной произнесла Милославская официальным тоном, – вы знаете, что сокрытие улик карается в нашей стране в соответствии с законом?

– Господь с тобой, дочка, – испуганно посмотрела на нее Панина непонимающим взглядом.

– Со мной, – согласилась Яна. – Вы ничего не хотите мне показать из вещей, принадлежащих вашей дочери? – она ставила вопрос конкретно, в тоже время давая собеседнице время для обдумывания.

– Так чего ж показывать-то? – слезы как-то сами собой высохли на мясистых щеках Екатерины Васильевны. – Все вещи у нее теперь в другом доме.

– А она ничего не оставляла у вас незадолго до происшествия? – настаивала Милославская.

– Нет, – Панина часто захлопала глазами, вытерла платком картофелеобразный нос и поправила ладонью волосы.

– Вы все-таки постарайтесь вспомнить, Екатерина Васильевна, – давила на нее Яна, видя, что в открытую играть она не собирается. – Может, это какой-нибудь пакет или сверток? Вы положили его где-нибудь и забыли, а? Эта вещица, если бы она существовала, могла бы нам очень помочь в деле розыска преступника. Он ведь до сих пор гуляет на свободе…

– Даже не знаю, о чем это вы? – Панина глядела на Милославскую «честными» глазами, со смесью испуга, интереса и легкого осуждения.

– Хорошо, – Яна поняла, что «вспоминать» о свертке Панина не собирается, – тогда я попрошу вас прямо. Откройте, пожалуйста, бар и покажите мне то, что завернуто в пергаментную бумагу.

Эта просьба произвела на Панину такой эффект, которого Яна от нее не ожидала. С несвойственной для ее телосложения и возраста прытью, Екатерина Васильевна вскочила с кресла, в два прыжка преодолела расстояние до бара и заслонила его спиной.

– Нет, нет, это не ее, то есть не мое, то есть мое, а не ее, – скороговоркой выпалила она.

При этом складки на ее лице как-то нелепо задрожали, челюсть поползла вниз, глаза же были подобны двум мельтешащим мотылькам.

– Так ваше или ее? – поняв, что лед тронулся, Милославская улыбнулась кончиками губ.

– Мое, это мое, – тяжело дыша, закивала Панина.

– Ну так скажите мне что это? – с интересом наблюдала за ней Яна. Она уже была уверена, что победа останется за ней.